Марь

– А мне нестрашно. – Серафим пожал плечами. – Меня они не тронут. Ты же знаешь, тетушка.

– Они, может, не тронут. А вот я сейчас точно розгами отхожу!

Баба Марфа многозначительно посмотрела в угол, где стояла прислоненная к стене метла. Та самая, которой она разметала останки несчастного снеговика. Прутья этой метлы могли запросто сойти за розги. Ведь и в самом деле похожи! И с бабы Марфы станется: нет у нее ни души, ни сердца!

– Все равно уже поздно, – сказал Серафим и улыбнулся печальной улыбкой.

– Не поздно! Чужого не брала, своего не отдавала!

Баба Марфа испытующе посмотрела на Стешу. И под взглядом ее по-цыгански черных глаз Стеша поежилась. Ноги, уже почти согревшиеся в толстых шерстяных носках, снова закололо тысячей ледяных иголок, а по спине скатилась капля пота.

Глупости это все! Глупости и мракобесие! Сидят тут в своем болоте, словно сычи, света белого не видят, про цивилизацию слыхом не слыхивали! Дремучие люди! Как жаль, что им с Катюшей больше некуда деваться! Потому что дремучесть и суеверия, похоже, заразны, как ветрянка. Потому что нужно быть очень рациональной и очень здравомыслящей, чтобы не заразиться этой болотной гнилью. Чтобы остаться в своем уме.

Баба Марфа вышла на крыльцо вслед за Серафимом, а Стеша осталась в доме, наблюдала за происходящим из окна. Серафим шагал широко, смешно и неуклюже вскидывая ноги. Совсем как аист. Стеша видела аистов в далеком детстве, мама показывала. От мыслей о маме снова заныло в груди. Стеша отошла от окна, села обратно на стул. Баба Марфа вернулась не сразу: какое-то время она стояла на крылечке, то ли наблюдая за Серафимом, то ли обдумывая какие-то свои мысли.

Ужинали молча. Катюша играла со своей птичкой. Стеша ничего не спрашивала. Баба Марфа ничего не рассказывала. А ночью пришли незваные гости…

В дубовую дверь ударили с такой силой, что она содрогнулась. Стеша испуганно взвизгнула и отскочила в сторону. Сердце билось в груди часто и испуганно. А еще громко. Так громко, что стук его наверняка был слышен с той стороны.

– Кто это, бабушка? – спросила она сдавленным шепотом. – Это немцы? Они же сейчас выломают дверь!

– Не выломают. Отойди!

Баба Марфа метнулась к кладовке, а через пару секунд вернулась с каким-то непонятным белым предметом в руках. Оттолкнув Стешу к себе за спину, она насадила предмет на вбитый в дубовую доску крюк. В этот самый момент стук прекратился, а звериный вой усилился. Или это был не звериный вой? Может быть, так странно и страшно завывал ветер?

Стеша стояла, прижав ладони к груди, стараясь унять биение сердца, вслушиваясь в доносящиеся извне звуки. Звуков больше не было: ни стука, ни воя. Все затихло.

– Они ушли?

Зачем им было уходить, когда можно было просто разбить окно?! Разбить окно, выломать раму, пробраться внутрь. Или просто поджечь дом и выкурить их, как лис из норы. Старую лису, молодую и маленького лисенка.

Дым уже заползал в щель под дверью, заворачивался серыми змеями вокруг босых Стешиных ног. Запахло гарью. Вот и все…

– Бабушка, что нам делать? – Стеша обернулась к бабе Марфе.

Та ничего не ответила. Она смотрела прямо перед собой и что-то едва слышно шептала. Молитву? Заговор?

Нельзя стоять вот так! Нужно что-то делать! Нужно убедиться, что с Катюшей все в порядке, что она не проснулась и не испугалась. Стеша на цыпочках вернулась в комнату.

Катюша спала в той же позе, свернувшись калачиком и, как в кокон, завернувшись в жаркое ватное одеяло. Стеша вздохнула с облегчением, погладила сестру по голове. А потом не выдержала, подошла к окну, осторожно отдернула занавеску.

С той стороны стоял человек. Он стоял очень близко к окну: казалось, что их со Стешей не разделяет даже тонкая и ненадежная преграда из стекла. Стоял и смотрел. Нет! Он не мог смотреть! Не было у него глаз! Вместо глаз у него были черные дыры. А на дне этих дыр тлели уголья, и серый дым просачивался из них наружу, клубился вокруг лысой головы, вырывался вместе с языками пламени из раззявленного в немом крике рта.

Стеша бы тоже закричала: заорала в голос, отползла в самый дальний угол! Если бы была одна. Если бы Катюша не спала всего в нескольких метрах от нее. Вместо этого Стеша схватила со стола складной ножик. Тот самый, которым хвастался Серафим. Ножик удобно и успокаивающе лег в ладонь. Стало вдруг совершенно ясно, что им можно вырезать не только деревянных птичек, но и черные, обуглившиеся до головешек сердца незваных гостей. Пусть только сунутся! Пусть только посмеют обидеть Катюшу!

Стеша вернулась к окну, замахнулась. Существо с той стороны склонило лысую голову к плечу, сложило губы в хоботок и стало похоже на мерзкую огнедышащую пиявку.

– Мы за тобой… – На стекле распласталась узкая ладонь. Выгоревшая до кости плоть, почерневшие ногти. – Впусти…

Мы? Сколько же их там?! Стеша заставила себя смотреть. Заставила себя быть бесстрашной. Черные силуэты, рыжие искры, столбы дыма, взмывающие к звездному небу. Шесть. Или семь. Или все-таки восемь? Да какая разница?! Ей не справиться даже с одним.

– Мы с подарочком…

И голоса у них, словно треск костра: то ли произносят слова, то ли ей просто чудится.

– Вон пошли! – сказала Стеша. Или только хотела сказать, но не хватило сил? – Не нужны мне ваши… подарочки!

– Подарочек… – повторило существо. И безгубый рот сложился в подобие улыбки.

Существо поднесло к стеклу вторую руку, такую же обугленную, с проступающими сквозь ошметки плоти белыми фаланговыми костями. В скрюченных пальцах, словно в стальных тисках, трепыхался заяц. Он беспомощно сучил лапками, изворачивался и стонал. Стеша тоже застонала, потому что по белому заячьему пузу стекала черная струйка крови.

– Бери подарочек! Бери! И пойдем с нами…

Заяц закричал отчаянно и обреченно, когда черный коготь воткнулся в его мягкий живот, когда мех на животе вспыхнул белым пламенем и тут же просыпался пеплом.

Стеша заставила себя молчать. Было трудно, почти невыносимо. Чтобы справиться с хлынувшим с той стороны ужасом, пришлось зажать рот рукой, а для надежности еще до крови впиться зубами в ладонь. Кто-то толкнул ее в спину с такой силой, что она едва не свалилась с ног. Баба Марфа решительным шагом подошла к окну, потянула шпингалет.

– Нет! – прохрипела Стеша. – Они же…

– Отойди! – Голос старухи звучал почти так же, как голос ночного гостя: треск ломающихся в лесном костре веток. Или треск ломающихся костей? Сначала малоберцовой, потом большеберцовой, потом бедренной…

Стешу замутило. Нож Серафима, который она все это время сжимала в руке, упал к ее босым ногам. Потянуло холодом от открытого окна. Баба Марфа скинула на пол горшок с каким-то чахлым цветком и грудью легла на подоконник, почти наполовину высунувшись наружу. Теперь между ней и чудовищем не было никакой преграды, пусть даже и такой ненадежной как стекло. Теперь они смотрели друг на друга в упор. Оба черноглазые, оба яростные, оба смертельно опасные.