Марафон длиной в неделю

Гаркуша не почувствовал в этом ответе никакой фальши и решил, что напрасно приказал Сороке уйти из квартиры. Кажется, юноша надежный и можно на него положиться.

— Иди... — пропустил парня впереди себя в комнату.

Осмотрелся и перевел дух. В квартире спокойно и уютно. На столе в вазочке стоят георгины. Почему-то именно эти идиллические георгины окончательно успокоили Гаркушу, и он спросил:

— Ты что делаешь?

Юноша пожал плечами:

— А ничего. Вот возвратился с работы...

— Устроился?

— Как и велел дядя, учеником слесаря на паровозовагоноремонтный завод.

— Это хорошо, — одобрил Гаркуша, хотя и понимал: все хлопоты по этой части уже позади и ему безразлично, какую информацию сможет поставлять этот парень. Сел к столу, положив ладони на скатерть. Кивнул на телефон, стоявший рядом на тумбочке. — Подай сюда! — приказал он.

Юноша поспешно поставил аппарат перед ним — видно, послушный и покорный, а эти качества Гаркуша особенно ценил в подчиненных. Улыбнулся Гимназисту приветливо и подумал, что теперь можно и не спешить, можно осмотреться и все спокойно обсудить. Конечно посоветовавшись с Сорокой.

Набрал номер и, услыхав женский голос, попросил:

— Попросите, пожалуйста, Афанасия Михайловича.

Сорока взял трубку сразу, словно ждал звонка Гаркуши. Узнав, кто говорит, не удивился, ответил кратко:

— Слушаю.

— Я сижу вместе с вашим племянником, уважаемый... — пробормотал Гаркуша и закончил, как будто приглашал Сороку на дружеский ужин: — Мы с нетерпением ждем вас. Сразу, не задерживайтесь.

— Понял, — ответил Сорока так же сухо и положил трубку.

— Приятно иметь дело с толковыми людьми. — Гаркуша зачем-то еще подержал трубку и бросил ее на рычаг. — И с надежными. — Заметил, что юноша приблизился к окну, и приказал совсем другим тоном: — Отойди. Сядь здесь, — указал на кресло в углу, — посиди, пока не придет дядя.

Парень пожал плечами, но перечить не стал. Гаркуша придвинулся к окну боком, выглянул осторожно, постоял осматриваясь, но не увидел ничего тревожного. В это предвечернее время улица опустела, и только какие-то женщины на тротуаре оживленно переговариваются.

Эти женщины, решил Гаркуша, если бы на улице происходило что-то подозрительное или любопытное, не болтали бы так, женщины наблюдательны и любознательны, от их ока не спрячется ничто. Значит, сейчас на улице порядок и можно, не волнуясь, дожидаться Сороку. Уважаемого и любимого Афанасия Михайловича Палкива.

Гаркуша почувствовал, что к нему вернулось не только спокойствие, но и хорошее настроение. А если же человек в хорошем настроении, то и дела его не .так уж плохи.

На мгновение вспомнил узкий карниз над пропастью, острый черепичный гребень и падение на него — под грудью заныло, но только на какую-то секунду или две. Настоящий мужчина потому и называется настоящим, что нет для него безысходности, что не растеряется при любых обстоятельствах и одолеет все. Недаром сам гауптштурмфюрер Кранке назначил его резидентом во Львове.

Гаркуша подумал, что предстоят неприятные разговоры с гауптштурмфюрером, различные объяснения. Однако нельзя сбрасывать со счетов, что до провала Грыжовской они передавали весьма ценную информацию. И еще успел подумать Гаркуша, что, возможно, ему сейчас лучше прикинуться инвалидом войны — Палкив достанет ему костыли...

Как он будет ходить на костылях, Гаркуша не успел представить, так как услышал в передней шорох. Рука сама потянулась к карману за пистолетом, но все же он промедлил какую-то секунду или даже меньше, и этого мгновения Толкунову хватило, чтобы послать пулю ему в правую руку. Гаркушу отбросило назад, он стал падать на стол, но, даже падая, выстрелил — и попал: Толкунов выпустил пистолет.

Гаркуша перебросил свой пистолет в левую руку — он стрелял одинаково метко из обеих рук — и второй пулей непременно свалил бы Толкунова, но Юрко успел бросить в Гаркушу стул. Пуля ударила в стену, а уже набегал Бобренок. Он опрокинул стол на шпиона и прижал его к полу, с ходу ударил пистолетом по голове, заученным и выверенным приемом, чтоб не убить, и Гаркуша, обмякнув, вытянулся на полу.

Бобренок перевернул его лицом вниз, связал руки и лишь тогда обернулся к капитану.

— Что?.. — спросил он.

Толкунов поморщился пренебрежительно:

— Кажется, зацепил...

По правому плечу уже растекалась кровь. Бобренок хотел разорвать гимнастерку от воротника, но Толкунов не дал и стянул ее аккуратно, как рачительный хозяин. Покосился на рану и сказал равнодушно, будто пуля не пробила ему ключицу, а лишь поцарапала кожу:

— Неделя в медсанбате...

Бобренок покачал головой — капитан явно говорил неправду — и вытянул индивидуальный пакет. Однако Толкунов отстранил его, обошел стол, взглянул на Гаркушу, уже подававшего признаки жизни, и обнял здоровой рукой Юрка.

— Спасибо, хлопче, — только и сказал. Он не вымолвил больше ни слова.

Юрко покраснел и произнес первое, что пришло в голову:

— Мне приятно, что пригодился.

Бобренок вдруг захохотал счастливо.

— Пригодился... — повторил он сквозь смех. — С тебя, капитан, большой магарыч, слава богу, парень не пьет, но конфеты...

Юрко немного обиделся, что его считают чуть ли не ребенком, но, глядя на счастливое и улыбающееся лицо майора, и сам усмехнулся весело и с облегчением. Он отодвинул стол, придавивший шпиону ноги. Бобренок наклонился над Гаркушей, поднял ему голову, схвативши за воротник, и сказал почти ласково:

— Ну, хватит прикидываться, Гаркуша. Помотал ты нам нервы, это точно, неделю гонялись за тобой, настоящий марафон...

Толкунов, превозмогая боль в плече, кивнул и поставил точку:

— Да уж, побегал и хватит. Всему приходит конец. Ты разве не знал? Точно — конец...

27

— Ну, снова пошло-поехало! — радостно воскликнул подполковник Чанов и отложил газету.

Толкунов сел в кровати, подмостив под спину подушку, и спросил:

— Чему радуетесь, подполковник?

Лейтенант Мамаладзе, стоявший посередине палаты, опершись на костыли, возмутился, но радость так и распирала его:

— Послушай, как так, он еще не знает последних сообщений! Пехота пошла, понимаешь, а танки поехали, дошло? Наше новое наступление в Польше, бои на Сандомирском плацдарме... А там до рейха — тьфу, рукой подать.

Толкунов, забыв про боль в плече, резко повернулся к подполковнику.

— Он не врет, Семен Семенович? — спросил он.