Марафон длиной в неделю

Бобренок, наклонившись, начал изучать следы, оставшиеся на мягком грунте. Правда, лишь один из них был достаточно выразителен. Майор достал рулетку и смерил его.

— Сорок третий размер... — поднял он глаза на Толкунова.

— Обычные яловые сапоги с немного стоптанными каблуками, — добавил капитан. — У этого типа или кривые ноги, или ходит косолапо.

Бобренок невольно перевел взгляд на стоптанные сапоги своего спутника, и Толкунов сразу понял его.

— Да, майор, его походка напоминает мою.

Они прошли еще несколько метров, и недаром: нашли еще один след, не такой четкий, как прежний, но все же достаточно глубокий, и Толкунов констатировал:

— А второй обут в хромовые сапоги. Приблизительно сорок второго размера, точно утверждать трудно, след все-таки не очень выразительный.

Дальше следы терялись, кусты тут расступились, и грунт стал тверже — двое вышли на опушку, пожалуй, миновали ее, а за ней начинался кювет и разбитая брусчатка, там и сам черт ничего не нашел бы.

Толкунов с Бобренком облазили кювет на расстоянии чуть ли не в двести метров, но ничего не обнаружили.

Возвратились к «студебеккеру». Дед сидел прямо на дороге, опершись спиной на колесо «виллиса». Виктор присел на корточках перед ним, о чем-то расспрашивал, а помощник коменданта с шофером автобата растянулись в тени на травке — сентябрьское солнце припекало и давно уже высушило мокрый грунт.

Увидев розыскников, старший лейтенант сел и спросил пренебрежительно:

— Ну как, Шерлоки Холмсы?

— А никак, — незлобиво ответил Бобренок, не обращая внимания на иронию.

— Напоролся на бандитов, — уверенно сказал старший лейтенант. — Или на случайных немцев, оставшихся в окружении. Факт.

Толкунов смерил его упрекающим взглядом, прошел к «студебеккеру». Он осматривал грузовик, низко пригнувшись, затем опустился на колени возле задних колес. Махнул рукой Бобренку, подзывая. Когда тот подошел, указал на примятую траву.

Бобренок опустился рядом и спросил:

— Он выскочил тут из кузова?

— Тот тип в яловых сапогах.

— А тип в хромовых сапогах ехал в кабине?

— Конечно. И там прикончил шофера.

Бобренок быстро поднялся, стряхнул песок с колен и, обогнув «студебеккер», остановился возле левой дверцы кабины. Он сразу заметил то, что искал, — волнуясь, позвал Толкунова.

— Вот, взгляни на эти рыжие капли, ведь кровь, капитан?

— Да... — подтвердил тот. Поднялся в кабину, сел за руль. — Вероятно, все произошло так, — сказал. — Агенты попросили шофера заехать в лес. Пообедать или еще с какой-то целью. Шофер остановил машину, открыл дверцу, чтоб выйти, а тот, что сидел в кабине, ударил его в спину кинжалом.

— Точно, — согласился Бобренок.

Толкунов отпрянул от руля, подставив спину воображаемому пассажиру, потом, медленно откинувшись назад, сполз на ступеньку, полежал немного в неудобной позе, потом сказал:

— Пока те двое взялись за него, кровь накапала на подножку. Потом они оттянули труп в кусты, а сами вышли на дорогу.

— Зачем же тогда убивать? — возразил Бобренок. — Доехали бы на «студере» до Николаева.

— А они сели на поезд. Надо расспросить людей на разъезде.

— Нет, капитан, — снова возразил Бобренок, — крепче надо узел вязать. Может, этим двоим что-то нужно было в этом лесу. Взять или спрятать.

— Рация! — воскликнул Толкунов. — Неужели рация?

— Вот-вот, — покровительственно сказал Бобренок, — думаю, мы не ошибемся, если поищем еще немного.

— А как поступить с ними? — кивнул Толкунов на помощника коменданта и шофера.

— Пусть едут.

Толкунов подозвал спутников. Вытянул кинжал из спины убитого, спрятал в газету. Повернул тело убитого лицом кверху.

— Ваш? — спросил у шофера.

— Сержант Харченко, — подтвердил тот. — Гаврилыч то есть. — Снял пилотку, сказал, комкая ее: — Прекрасный был человек, душевный и классный водитель.

— Это всем наука, — сурово заявил Толкунов, — чтоб не подвозили первого встречного...

Шофер, возражая, покачал головой:

— Разве разберешь, кто он на самом деле... Офицер голосует, как не взять? Или солдат?

— Почему этот Харченко ехал в Николаев порожняком? — спросил Бобренок.

— За снарядами. Так оно выходит: один рейс — груженый, в тыл — пустой. Нам можно ехать? А то комбат говорил — поскорее...

— Давайте, — разрешил Бобренок.

Старший лейтенант спросил:

— Тело сержанта можно забрать?

— Не можно, а нужно, — разъяснил Толкунов. Он залез в кузов «студебеккера» и откинул задний борт: тело убитого положили в глубине, прикрыв брезентом, и шофер направился к кабине.

— Хорошо, хоть ключ оставили, а то наморочились бы... — Шофер нажал на стартер, мотор зарычал, но машина не заводилась. Шофер тихо выругался, подкачал бензин, мотор зарычал более сердито, но машина и теперь не завелась. Шофер вылез из кабины и поднял капот. Несколько минут покопался в моторе, снова нажал на стартер, и машина загудела, выбросив из глушителя тучу едкого дыма.

Бобренок, с интересом наблюдавший за всеми этими манипуляциями, спросил у шофера:

— Почему не заводилась?

— Клеммы аккумулятора окислились.

— И часто это случается?

— Да нет...

— А как узнать об этой неисправности?

— Не заведется машина, вот и узнаете.

— То есть можно ездить и ездить, какое-то время все в порядке, а потом раз — и не заводится?..

— Точно. Как сейчас.

— Езжайте, — махнул рукой майор, и Толкунов заметил на его лице удовлетворение.

«Студебеккер» отъехал, и капитан спросил:

— Зачем это тебе?

— Что?

— Клеммы, аккумулятор...

— А ты еще не догадался?

— Куда мне, темному!

— Вот ты не подумал: если в «студер» сели настоящие шпионы, зачем им убивать шофера? Углубились бы в лес, уладили свои дела, возвратились, снова проголосовали — и до свидания. Тихо, мирно, без шума, никто бы ничего не увидел и не услышал.. Но они спешили, и очень... Машина им вот как нужна была...

— Я вот что думаю: если это действительно шпионы, то шли к тайнику рацию прятать. Им во Львов с рацией входить опасно, сейчас на всех КП контроль жесткий, сам знаешь, а они подавно. Вот и решили рацию в тайник положить.