Марджори

— Это просто… ну, это тяжелая работа.

— Разумеется. Именно поэтому я и плачу ему.

— Он… в общем, он старый человек.

— Ну и что все это значит? Слушай, твоя мать сказала мне, что он сильнее меня. Он не прикован к кухне. Он ухватился за эту работу обеими руками. И, кажется, он весьма и весьма преуспевает. Вообще-то кухарка говорит мне, что он ест за десятерых. Я собираюсь поговорить с ним по этому поводу и заметить, что моя кухня еще не превратилась в ферму по откормке свиней. Так насчет чего ты беспокоишься? Что тебя так волнует?

Обращаясь к ней, он каждый раз тыкал в нее фонариком.

Его голос и взгляд заставили ее поежиться.

— Ну, я просто подумала… я не знаю… я считаю, что если бы это была его идея…

На этом она окончательно сбилась с мысли. Грич ушел от нее в офис.

Через несколько минут ей сообщили, что ее соединили с абонентом. Когда Марджори, держа телефонную трубку в руке, ожидала услышать голос матери, в ее голове промелькнула мысль: если я буду возмущаться, что она послала сюда дядю, не сообщив мне об этом, она скажет: «В чем дело, ты собираешься заняться там чем-то таким, о чем тебе совсем не хочется говорить с нами?»

Марджори попыталась подыскать достойный ответ, но в это время в телефонной трубке раздался голос матери. Уверив ее, что она была в полном порядке, а лагерь замечательным, Марджори сказала:

— Ну и сюрприз приготовила ты для меня!

— Какой сюрприз? — вкрадчиво спросила миссис Моргенштерн.

— Самсон-Аарон.

— А, дядя. Как он там?

— Просто замечательно.

— Это хорошо. Передай ему привет от моего имени.

— Не думаешь ли ты, — немного помолчав, произнесла Марджори, — что могла бы и сказать мне о его приезде сюда?

— Разве я не сказала?

— Конечно, нет.

— Ну, вообще-то да, я думаю, это было на той неделе, когда ты была поглощена экзаменами. Но ведь ты не возражаешь против того, что он живет там, не так ли?

— Мне кажется, немного поздно спрашивать об этом.

— В чем дело, — спросила миссис Моргенштерн, — ты собираешься заняться там чем-то таким, о чем тебе совсем не хочется говорить?

— Я уже сделала это, — ответила Марджори. — С марта у меня была любовь с мистером Гричем. Как ты думаешь, почему я устроилась на работу?

— Не будь слишком умной.

— Он моет посуду.

— Кто?

— Дядя.

— Что?! Он? Он ведь сторож.

— Уже больше не сторож. Он зарабатывает деньги, моя посуду. Хочет купить хороший подарок для своего внука.

Наступило молчание.

— Ну, — наконец выдавила из себя миссис Моргенштерн, — как я вижу, все это очень хорошо. Твой дядя моет посуду. Я напишу ему и попрошу опять стать сторожем.

— Оставь его в покое! Ты неуемна, мама!

— А что ты так разнервничалась? Скоро ты будешь рада, что дядя там.

— Я уверена, что именно поэтому ты и сделала это, мама, — чтобы найти мне жилье.

— Чего ты хочешь от меня, Марджори? Почему ты позвонила? Ты хочешь, чтобы я написала ему и попросила вернуться домой? Скажи «да», и я так и сделаю, вот и все.

Марджори несколько минут пыталась найти выход из сложившегося тупикового положения. В любом случае ей будет очень тяжело заставить дядю покинуть «Южный ветер» после того, как он оказался здесь. Сейчас, когда она увидела его гордость и удовольствие от зарабатывания денег, она понимала, что это невозможно.

— Спасибо, мама, я ничего не хочу. Я подумала, тебе будет интересно узнать, что он в порядке и что я тоже в порядке, и все так хорошо, словно лучше и быть не может.

— Твои слова не могут не радовать меня, дорогая.

— Замечательно. Передай папе, что я его люблю.

— Передам. До свидания. Не делай ничего, и я тоже не буду ничего делать.

— Спасибо, мама, это дает мне свободу действий. До свидания.

Проигран еще один раунд.

Но почему-то Марджори почувствовала, что привыкла к двум неприятным и очень нежелательным фактам: что она все еще была Марджори Моргенштерн и что она, скорее всего, не сможет очаровать Ноэля (по крайней мере в ближайшее время); она прекратила волноваться по этому поводу и стала наслаждаться «Южным ветром». Мардж редко видела дядю, и если они случайно сталкивались друг с другом, то улыбались и обменивались несколькими приятными словами, но не более того. Ей все еще очень нравилось смотреть через озеро на детский лагерь по утрам и чувствовать, насколько же она повзрослела за последний год. На репетициях шоу всегда было весело, даже если она только махала ногами вместе с другими девушками из конторы, и больше ничего. Кроме того, неплодотворная работа в офисе начала приносить ей определенное удовольствие. Она поддерживала на своем столе чистоту и строгий порядок, слышала одобрительное ворчание Грича, когда быстро и без ошибок отпечатывала письма, и это ей нравилось, причем она сама не знала почему.

Лагерь с каждым днем становился все лучше и лучше. Погода тоже была очень хорошей. К первому июля, после ясной и солнечной недели, трава стала бархатно-ровной, здания сверкали белизной и позолотой, а вокруг бегали шумные веселые люди в летних одеждах карнавальных цветов. Это была разношерстная группа молодых ньюйоркцев; несколько девушек говорили с нелепым бруклинским или бронксовским произношением, а многие мужчины были слишком грубыми, но большинство было точно такими же молодыми людьми, которых она знала всю жизнь. Они ели, танцевали, пили и играли во все виды спорта с большим энтузиазмом. Пища, которой их кормил Грич, была любопытной смесью традиционных еврейских деликатесов — соответствующе приготовленная рыба, фаршированная голова, измельченная куриная печенка, и блюда, к которым евреи испытывали отвращение, — устрицы, копченая свиная грудинка и ветчина. Гости поглощали с большим аппетитом и те и другие кушанья. Марджори приходилось вытаскивать бекон из яичницы на протяжении всей первой недели, пока официант наконец не привык к ее старомодным привычкам.

Если «Южный ветер» и был Содомом, то он был весьма жизнерадостным Содомом на лоне природы, где теннис, гольф, шашлыки и румба заменили более классическую и скандальную распущенность. Марджори замечала множество целующихся и обнимающихся пар в каноэ и рядом с главным залом, в лунном свете, но в этом не было ничего удивительного. Быть может, на этой земле совершались ужасные грехи, но во всем «Южном ветре» она не увидела ничего действительно плохого. Все было прозаичным и не очень интересным. Примерно после недели работы здесь она потеряла всякий интерес к гостям. Они были мельканием знакомых лиц, частью ее окружения — как озеро, деревья, облака; были дополнением к жизни, протекавшей среди персонала.

Четвертого июля, в уик-энд, в «Южный ветер» приехал исполнитель эстрадных песен Перри Бэрон, чтобы поучаствовать в развлечении отдыхающих. Он был своего рода второклассной знаменитостью, довольно красивым и неряшливым. Ему было около тридцати пяти лет. Перри имел «кадиллак» с откидным верхом, большое пальто из верблюжьей шерсти с белыми жемчужными пуговицами и весьма ограниченный кругозор. Бэрону почему-то очень понравилась Марджори, с первого взгляда, когда он увидел ее за регистрационным столиком в конторе лагеря. На протяжении всего уик-энда он ухаживал за ней, танцевал с ней, плавал вместе с ней на каноэ, туда и сюда возил на своем желтом «кадиллаке» и представил ее Эрману как девушку, для которой он будет петь на концерте. Но самое большое впечатление на Марджори произвело то, что он послал в Нью-Йорк за двумя дюжинами роз, которые были доставлены ей в пятницу вечером на грузовике, проехавшем более сотни миль. Если бы она не была влюблена в Эрмана, то все это могло бы покорить ее сердце. Но ей, хотя она и была польщена, было скучно. Но поскольку Бэрон обращался с ней как с дамой из высшего света, и так как было очевидно, что ее положение в лагере становилось все значительнее день ото дня, она была с ним обходительной и относилась к его экстравагантным ухаживаниям с максимальной снисходительностью.

Уолли Ронкен по-настоящему страдал от этих ухаживаний. Он хмурился, мрачнел, печалился и напивался; он перестал писать и больше не приходил на репетиции. Смущенная этим Марджори попыталась помириться с Уолли, хваля его работы, прося его потанцевать с ней, и так далее, но он отвергал все в приступе байроновской гордости.

В конце субботней дневной репетиции Эрман спокойно подошел к ней, когда она надевала свитер.

— Убегаешь на обед? А как насчет того, чтобы выпить перед этим?