Марфа окаянная

Ваня побродил по терему, наведался на дядину половину, в Васяткину горенку. Но Васятку уже уложили в постель, тётка Онтонина не допустила к нему. Олёна тоже запёрлась, сказала из-за двери, что спать легла.

Олёна в последнее время переменилась. Реже смеялась, стала задумчивей, порой не слышала, что ей Ваня рассказывал, а тихо улыбалась чему-то своему.

Бабушка Марфа опять куда-то уехала, ещё не вернулась.

Ваня пошёл к Никите, в людскую.

— Соколик наш ясный пожаловал! — сказала приветливо Настя. Усадила его за стол, подала ложку, миску с простоквашей и тёплую горбуху ржаного хлеба. — Кушай, миленький.

Ваня принялся за простоквашу, будто весь день не ел.

Захаров жбан опустел. Никита взглянул на Настю:

— Что ли, нашего принеси?

Та вышла и скоро вернулась с глиняным кувшином, по краю которого медленно стекала густая пена.

— Вы уж без меня, в голове шумно, — сказала она, ставя кувшин перед Никитой.

Захар задумчиво наблюдал, как тот разливает душистое пиво. Взял свою кружку, но пить не спешил. Произнёс негромко:

— На Москву зовут ехать.

— Кто? — удивился Никита.

— Да был тут князь тамошний, не из главных, молодой такой. Его люди по городу шастали, высматривали мастеров. Приглянулся им. Москва строиться желат основательно, каменно. У них, бают, что ни день, то пожар. Да не одного меня звали. Плотников берут. Капитон, каменщик, согласие дал, после Пасхи двинется. Заработки сулят. Прямо и не знаю...

— А и съезди, — сказала вдруг Настя. — Не сладится, так воротишься.

— Легкомысленная ты баба, — покачал головой Никита. — А жена, а изба с живностью? На Акимку оставить? Тут худо-бедно работа есть, а тамо пока посулы одни. Допустим, будет работа, а жить где? Значит, обстроиться нать, тоже недёшево.

— Съездит, осмотрится, — не уступала Настя. — Иные-то едут.

— Иные!.. — рассердился Никита. — Капитон, тот жену с матерью схоронил. Он от горя своего куды хошь готов бежать. «Съездит, осмотрится...» На Москву ехать, это тебе не из Неревского в Плотницкий конец сгонять. Москва, она неласкова, чужаков не шибко привечает, наплачешься в одиночку.

— То-то и оно, — вздохнул Захар. — Одному боязно, с товарищем бы...

— Больно ты знашь, ласкова Москва аль неласкова, — произнесла Настя насмешливо. — Сам-то не был.

— Бывал, — ответил Никита.

Захар с Настей удивлённо уставились на него. Ваня не донёс до рта ложку с простоквашей.

— Бывал я на Москве, — повторил Никита тихо. Он допил кружку и снова налил себе пива. — Давно, правда, пятнадцать годов минуло. Я тогда в Заонежье охотничал, где Исак Андреич владел отчинами. Девка одна приглянулась, задумал жениться, деньги понадобились. Где деньги, там и грех. Пришёл ко мне Лёвка Фатьянов, приказчик посадника Михайло Тучи, деревня его с нашей соседствовала. Белка, говорит, сильно вздорожала на Москве. Давай сколь ни есть у тебя — продадим хорошо. Нет, отвечаю, ни единой, всё обменял на соль, овёс и хлеб. Ушёл. Снова приходит. Придумал, говорит. У новгородских купцов в долг возьмём, потом по дешёвой и вернём цене. А на Москве подороже продадим. Нет, говорю, сам в долг бери, сам продавай, не поеду никуда. Лёвка уговаривает. Поехал бы, говорит, да без помощника никак нельзя. И ты разживёшься, к свадьбе-то. Ну и попутал меня. Сошлись с купцами на малом росте. Я две сотни шкурок одолжил, Лёвка пять по сто. Поехали на Москву. Как добирались, отдельна сказка, чуть не погибнули. Добрались. А тамо белка ещё дешевев, чем тут. Лёвка загоревал, все семь сотен отай от меня спустил за бесценок, да и пропил деньги-то все. Что делать? Беда! И другая беда подоспела. Великий князь Василий Васильевич Тёмный двинулся войском на Новгород. Слава Богу, откупом от сражения убереглись. А купцы наши жалобу великому князю передали на нас, чтобы тот розыск учинил. Михайло Туча, посадник, от приказчика своего отказался, Лёвку поймали и заковали в железы. А Исак Андреич, хоть не был я его холопом, сполна мой долг купцам вернул, те и отступились. Поклонился я ему до земли, умереть был готов за него. Говорит Исак Андреич, вечное ему Царство: служи мне десять лет честно, а там волен идти куда вздумается.

Он замолчал. Потом перевёл дух и глухо добавил:

— Вон оно как на Москву ездить...

Захар взялся за кувшин, чтобы долить ему пива, но Никита накрыл кружку ладонью:

— Довольно мне, и так язык развязался без меры.

— Десять лет с тех пор уж минули давно, — подсчитал Захар.

Настя округлила глаза:

— Эвон как! Стало быть, хошь сию минуту уходи, никто не удержит?

Никита не ответил.

— Никит, а, Никит? — оживился Захар. — Може, съездим с тобой на пару-то?

Тот молча покачал головой.

— Что ж девка твоя? — спросила Настя.

— Кака девка? — не понял Никита.

Настя почему-то зарделась:

— Невеста-то?

— А... Я уж и, как звали, запамятовал.

Захар улыбнулся:

— Гляжу на вас, ладны оба. Чего бы вместе не жить?

Все забыли про Ваню и, когда он подал вдруг голос, посмотрели на него с удивлением. Ваня стоял, слезинки блестели на ресницах.

— Никита, ты не бросай меня...

Никита встал, поднял мальчика, прижал к груди.

— Не бойсь, не брошу.

...Утром Ваня, как обычно, вышел кормить Волчика. Поставил рядом с будкой миску овсянки на воде с хлебным крошевом. Волк понюхал миску и вопросительно посмотрел на Ваню.

— Не взыщи, — виновато сказал тот. — Не всякий день кости есть. Где ж я возьму их тебе, Великий пост как-никак, должен понимать. Я тоже овсянку ел, и ничего.

Волк, склонив набок умную морду, внимательно слушал. Затем вздохнул и языком принялся осторожно выбирать из миски хлеб.

Вдруг Ваня услышал своё имя и поднял голову.

На заборе сидел Акимка, болтая ногами.

— Акимка! — обрадовался Ваня. — Что давно не был? Прыгай ко мне!

— Волк-то не задерёт? — засомневался тот.

— Нет, он на цепи теперь, — успокоил Ваня.

Акимка спрыгнул и встал поодаль. Ваня подошёл К нему. Некоторое время мальчики наблюдали затем, как ест Волчик.

— Ох и выдрал меня батя за тебя! — весело сказал Акимка.

— Больно? — посочувствовал Ваня.

— Ага! Пойдёшь со мной?

— Куда?

— А недалеко тут, на Чудинцевой улице. Мы там с батей робили, кончили уже. Пилку я на крыше забыл, забрать надо.

— Пошли, — согласился Ваня.

— А матушка, а бабушка? — улыбнулся Акимка.

Ваня насупился.

— Да ладно, это я так, не серчай, — сказал Акимка примирительно и добавил согласно, будто это не он, а Ваня предложил идти: — Ну, пошли так пошли, как хошь.

Мальчики перелезли через забор, провожаемые одними только жёлтыми глазами молчаливого волка.

Боярский двор Анастасии Григорьевой был обнесён высоким тёсом, ворота были крепко заперты изнутри.

— Забор-то повыше нашего, — озадаченно произнёс Ваня. — Как же тебе пилку забрать?

Акимка лишь загадочно подметнул и повёл Ваню в обход двора. Внезапно остановился, приложил к забору ухо.

— Всё тихо. Пошли.

Он потянул за край доски, которая легко поддалась, образовав достаточно широкую щель.

— Я лучше здесь подожду, — сказал Ваня в нерешительности.