Марго

Глава семнадцатая: последняя баночка

Едва я успел осмотреться и затянуться сигаретой, а с блеском на губах никакого удовольствия, как входит новый стилист и дает мне костюм переодеться.

— Только осторожно, не через голову, чтобы не повредить! Ботинки не будут жать? ОК. Теперь аппаратик с краской. Здесь я у тебя на груди спрячу мешочек с краской, здесь у тебя кнопочка. Помещаем ее в рукав — не перепутай с микропортом! Нажмешь на нее. Только сейчас не нажимай, потому что нет у нас запасных костюмов!

И ушел.

Стук в дверь. Звезда. Звезда с маской на лице, в чалме из полотенца на голове, но узнаю по голосу.

— Милый, миленький, дай лизуть.

— Нет, всё. Осталось ложечка, только перед концертом.

— Но ведь у тебя было на черный день, на черный час! Black hour!

— О нет, прочь!

И тогда она так посмотрела на меня, а была ведь в ней какая-то сила гипнотизировать как толпу, так и отдельно взятых субъектов, что открыл я эту свою последнюю баночку, и мы столько выжрали этой дряни, что уж дно в банке показалось. Натрескались, как жабы.

— Не переживай, Вальди, я читала в Интернете, что продают по тыще за баночку на Бураковской, в такой баночке, стилизованной под старину, и с силуэтом кузнеца с молотом. Будет день — будет пища, завтра само как-нибудь утрясется, должна же быть в конце концов еще какая-то кузница на свете, скинемся и купим мегастаканчик. Ой, что-то меня уже понесло, пойду-ка я в свою комнату что-нибудь разнести в пух и прах.

И ушла.

Затишье перед бурей. Стою, курю, попиваю, пробежался по каналам, присутствую на двух станциях, что-то там бубню в одной рекламе продукта, который я даже палкой не стал бы ковырять… А сам думаю о том, как я одинок и несчастен, хоть и богат.

Девять часов, сейчас мы все пойдем.

Глава восемнадцатая: Чучело

Что за гомон, что за гвалт, вокруг слова только на «г», неужели на Город Встреч налетели превосходящие силы вражеских элементарных гамма-частиц? За кулисами, на бэкстейдже, везде крики, предательское нагромождение кабелей, световые миражи, техники, тетки допудривают, стилисты завязывают шнурки, а Роберт Лещинский преспокойненько диджействует. Я спрашиваю его, не знает ли он, где еще в Польше есть настоящая кузница, не модный бар, а такая, где коней подковывают. А он, парень простой, сердечно так мне:

— Да хоть у нас, в Олецке, где я родился. Воздух кристальный, молоко прямо из-под коровы. Ну и кузница огромная.

В это время на сцене разные мелкие ансамбли, а зал орет: «Вальди, Вальди! Дода, Дода! Марыля, Марыля! Беата, Беата! Эдита!» Атмосфера накаляется. Звезда — в прикиде будто в костел собралась, намазанная до невозможности, красивая, худая и снова молодая — порхает то туда, то сюда, потому что паста гонит ее. А где она, там сразу и ее Верная Копия вырастает.

А сценаристы как всегда в своем амплуа, для прикола и ради смеха чего только не сделают. В результате та старуха, которая копировала, приехала на Новогодний бал во Вроцлав поездом, эконом-классом, с сеткой еды, в лучшем своем платье со времен, когда концертировала в братской ГДР, и с теплым свитерочком, с чаем в термосе. А уж сколько переживаний было у нее дома, «тетя, тетя, бабуля, бабуля, только опозоришься, бабуля», ничего не помогло, она едет, наконец-то меня оценили, лучше поздно, чем никогда, для карьеры я никогда не стара. «Тетя, теперь ведь такую сечку поют, тексты такие двусмысленные и немелодичные, лица некрасивые, рэпы, поэтому когда ты выйдешь со своим о Варшаве, да о любви и о строительстве столицы, то только смеяться будут». — «Я, дитя мое, являюсь — и запомни это хорошенько на всю оставшуюся жизнь — классиком польской музыки, что было подтверждено хотя бы тем, что меня поместили в эксклюзивной коллекции польской музыки».

Приглашение той, кого мы за глаза называли Чучелом (только потому, что она ела бутерброды с зельцем, а не суши на кейтеринге), выслали я и Звезда, а руководство программы вообще не предусматривало ее участия. Но поскольку царил всеобщий бардак, то на ее, Чучела, шатание за кулисами никто не обращал ни малейшего внимания, во-первых, потому что она сильно постарела и никто ее не узнавал, а даже если бы узнал, то все равно никто не знал всей программы и отвечал только за свой кусок, так что люди наверняка думали, что где-то кого-то она будет объявлять. Вот и Виола Виллас тоже должна была кого-то объявлять. Тем временем наше Чучело, женщина под шестьдесят, слава которой некогда гремела, как слава Рены Рольской [120] , а то и самой Аллы Пугачевой, нервно крутилась за кулисами и все пыталась с кем-нибудь переговорить. С кем-нибудь из ее молодости…

120

Рена Рольска (р. 1932) — певица, выступавшая на польской эстраде с 1954 по 1981 годы.

— Все меня здесь шпыняют, толкают, кофе из пластикового стаканчика на праздничную белую блузку выливают, задевают, вот и проливается, в конце концов, есть здесь программа выступлений? Когда мой выход? Какую песню я буду петь? О Родине, о восстановлении Варшавы или о соловьях? А может, «Очи черные»? Или что-то из испанского репертуара? Молодой человек, — хватает она за фалды какого-то типа из Варшавы, — немедленно объясните мне, что и как!

— А как ваша фамилия?

Она побледнела.

— Как это — как моя фамилия? — И напела самую известную свою песню. — Вот как моя фамилия! Достаточно?

— Прошу прощения, ошибочка вышла, потому что, к сожалению, ансамбль «Мазовше» [121] сегодня не выступает, кто-то ввел вас в заблуждение…

А мы со Звездой летим, что есть мочи, прячемся за динамиками, нас душит смех, мы заходимся от хохота. В жизни так не смеялись. То и дело прыскали смехом. Ансамбль песни и танца «Мазовше», я не могу! Помру со смеха! «Кукует кукушка, где моя подружка»!

121

«Мазовше» — ансамбль народной песни и танца; «Кукушка» — народная песня.

— Это она с коммуняками колбасу на гриле жарила, — язвит моя Звезда. — Она как-то раз и для Терека пела, у нее были апартаменты такие и такие, дачу получила на море в районе Злодеево, а теперь… Ха-ха-ха. Умоляю тебя, Вальди, скажи им, что это специальный гость, прямо из Варшавы, и что если она не выступит, то мы тоже не будем выступать, она должна с этими своими двумя бородавками на лице, которые у Чучела выскочили за время медийного отсутствия, с этим изуродованным подбородком пойти туда и спеть! Умоляю тебя, я тебе потом сделаю за это то, что ты просил, помнишь… Я тебя познакомлю… ну, сам знаешь с кем. И дам тебе ботинки от Папроцкого. Лишь бы она сегодня выступила! Тунайт!

Иду к самому главному режиссеру и сценаристу. Говорю, что так, мол, и так, что пани X приехала к нам из Варшавы, из Брудно или из Таргувека, кошмарная, дескать, ошибка, что-то там на Воронича [122] перепутали, ну и теперь негоже отступать, пусть уж в самом конце, когда все упьются и вообще выйдут из эфира, она споет что-нибудь из репертуара Ирены Сантор [123] или Славы Пшибыльской [124] … «Помнишь, была осень». Он согласился, а нам со Звездой вот-вот выходить. Уже «Стакан воды» Беаты Козидрак разносится над Городом Встреч.

122

На улице Воронича в Варшаве находится дирекция Польского телевидения.

123

Ирена Сантор (р. 1934) — в 1951–1959 гг. — солистка ансамбля «Мазовше», с 1959 г. — сольная эстрадная карьера, исполнительница шлягеров 1960-х-1970-х годов.

124

Слава Пшибыльская (р. 1932) — на польской эстраде с 1957 года по сей день.

Тем временем моя Звезда сталкивается лицом к лицу с Чучелом и спрашивает куда-то поверх ее головы:

— Неужели таких сюда еще приглашают? Не знала я, что сегодня у них еще и концерт динозавров. Я-то думала, что это чучело давно уже на По-вонзках, и это еще в лучшем случае, а то, если по заслугам, то скорее на Угольной Вольке [125] , в этих кладбищенских трущобах, где никого приличного не похоронят.

Чучело так обалдело, что просто расплакалось, и на него напал приступ икоты. Если бы у него была паста, оно не полезло бы за словом в карман, но достаточно было взглянуть на меня и на Звезду, как мы лучезарили молодостью, один первой, вторая какой-то там очередной, осетрина, хоть и второй свежести, но ведь все-таки свежести, едрёнть, и как чудесно мы выглядели, чтобы оно радикально лишилось дара речи.

125

Угольная Волька — варшавское кладбище, менее престижное, чем Повонзки.