Мария Антуанетта

* * *

В семь часов вечера королевская семья прибыла в Тампль, где в особняке XVII века им подали превосходный ужин, к концу которого усталый Луи Шарль заснул на коленях у Турзель. Тогда королева с замиранием в душе попросила проводить всех в их комнаты. Предчувствия ее оправдались: пленников решили разместить в башне Тампля, древнем сооружении, помнившем еще Жака де Моле. Массивная башня (донжон) с примыкавшими к ней маленькими башенками не была связана с основным зданием дворца. В ней до решения Собрания обретался архивариус Мальтийского ордена, собравший неплохую библиотеку, насчитывавшую более полутора тысяч томов. Библиотека и столовая располагались на втором этаже; гостиная в бело-голубых тонах, ставшая спальней королевы и ее дочери, равно как и прихожая, где поставили кушетку для принцессы Ламбаль, и крошечная комната, отведенная дофину и мадам де Турзель, находились на третьем этаже. Король занял четвертый этаж. Мадам Елизавете с дочерью Турзель Полиной отвели грязноватое помещение бывшей кухни.

Семья постепенно обустраивалась: заказали одежду, белье, сменили кишевшие клопами матрасы. Охраняли королевскую семью проверенные санкюлоты: теперь каждая секция выделяла для охраны короля по два верных человека; узников единовременно стерегли 20 человек. Тампль ежедневно посещали комиссары Коммуны; был создан совет Тампля из восьми комиссаров, двое из которых по очереди несли ночные дежурства. Но и этого казалось мало. 20 августа приняли решение, что состоять при королевских узниках могут только лица, обладающие свидетельством о гражданской благонадежности. На этом основании принцессу де Ламбаль, мадам де Турзель и ее дочь Полину перевели в тюрьму Ла Форс. Расставаясь с Турзель, королева рыдала и умоляла ее взять под свою опеку Ламбаль. Она понимала, что принцесса как ближайшая ее подруга немедленно станет мишенью ненависти черни.

26 августа в Тампль допустили Жана Батиста Клери, служившего дофину с самого детства. Когда оставшегося с Людовиком камердинера Юэ 2 сентября арестовали, Клери стал прислуживать и королю. Ему также приходилось причесывать волосы дамам, оставшимся без женской прислуги; он оказался единственным слугой, которому позволили последовать за своими господами в Тампль. Жена Клери, поселившаяся возле ограды Тампля, знала, что королева любит музыку, и в часы прогулки ее величества открывала окна и музицировала. Она нанимала газетчика, и тот под стенами старинной башни во весь голос выкрикивал последние новости. Через некоторое время ее уловки были разгаданы. Еще одна преданная роялистка проецировала на стену ближайшего дома буквы, которые узники Тампля складывали в коротенькие слова. Но основной связующей ниточкой с «волей» всегда оставался Тюржи, один из трех слуг, что готовили королевской семье еду. Он прятал записочки в клубки шерсти, подменял записками бумажки, которыми уплотняли пробки графинов с целебным миндальным молоком, сервируя стол, ухитрялся класть записки под тарелку даже после проверки их и скатерти муниципалами.

Жизнь потекла размеренная и унылая, наполненная будничными занятиями и мелкими пакостями сторожей. Король просыпался рано, около шести, затем просыпалась королева и одевала дофина, который после ареста Турзель спал в комнате матери. Затем вся семья собиралась за завтраком. После завтрака король занимался с сыном историей, географией и латынью, а королева с дочерью и Мадам Елизаветой музицировали или рисовали. Далее, если сторожа дозволяли, семья выходила гулять в сад. Король с дофином часто играли в кегли. Говорят, дофин, который никак не мог сбить больше шестнадцати столбиков, однажды воскликнул: «Ах, какое противное число шестнадцать!» — и король, вздохнув, согласился: «Несомненно противное». После прогулки семья обедала, затем король дремал, и женщины, оберегая его сон, занимались рукоделием, а дети учили уроки. Вечером читали вслух, дети ужинали и шли спать, потом ужинали взрослые, король читал перед сном, а Мария Антуанетта разговаривала с Елизаветой, пока их не отправляли спать. В удушливом воздухе Тампля былые разногласия позабылись, остался только день сегодняшний — сумрачный и безысходный. Впрочем, если бы не постоянный надзор, не угрозы, доносившиеся с улицы, не гадкие надписи на стенах, которые верный Клери не успевал стирать, их новая жизнь в Тампле протекала вполне в духе Руссо — узкий семейный круг, родители воспитывают детей, подавая им пример благочестия и любви. Бдительность сторожей в чем-то даже устраивала Марию Антуанетту: по крайней мере, никакой наемный убийца к ним не проникнет.

За стенами Тампля обстановка накалялась. Для суда над заговорщиками, роялистами и сторонниками конституционной монархии учредили Чрезвычайный трибунал. Во время обысков, проведенных в домах аристократов и подозрительных, обнаружили множество шпионов, сотрудничавших с врагами нации. Упорно ходил слух о заговоре аристократов с целью освободить короля и восстановить монархию. 19 августа австро-прусские войска перешли границу Франции, французская армия терпела поражение за поражением, и вскоре возникла реальная угроза увидеть врага под стенами Парижа. Прошел слух, что у пруссаков и австрийцев есть приказ, подписанный Людовиком, в котором велено убивать всех французов. Марат в своей газете «Друг народа» призывал истребить всех посаженных в тюрьмы после 10 августа аристократов и священников, «дабы они не всадили нож в спину революции».

Призыв был воспринят как сигнал к «народной мести», и в первые дни сентября вооруженные чем попало парижские санкюлоты, стихийно собираясь в группы, отправились крушить двери тюрем и уничтожать «заговорщиков». При попустительстве Коммуны и молчаливом согласии вождей революции санкюлоты устраивали в тюрьмах самосуд, зверски убивая всех узников, кто не пришелся им по нраву, усугубляя гнусность убийств осквернением и уродованием трупов.

Жертвой дикой ненависти толпы, ворвавшейся 3 сентября в тюрьму Ла Форс, стала принцесса де Ламбаль. «Они зверски убили принцессу де Ламбаль… надругались над ее телом, вырвали у нее сердце, выпустили кишки и, насадив ее голову на пику, носили по улицам Парижа», — писал Лафон д'Оссон. Потом кто-то бросил клич отправиться в Тампль — «чтобы Австриячка смогла поцеловать свою шлюху». По дороге убийцы завернули к цирюльнику и приказали сделать прическу их страшному трофею. «От кабака до кабака, по улицам и переулкам они подошли к стенам Тампля и криками и воплями стали привлекать внимание королевской семьи. Королева отчетливо услышала страшные проклятия, которые гнусное пьяное отребье изрыгало в ее адрес. Вскоре появился чиновник в сопровождении четырех делегатов от черни; сей чиновник сообщил королевской семье, что народ крайне взволнован ложными слухами о их бегстве. “Да, — воскликнул один из сторожей, — я предлагаю вам подняться и подойти к окну, чтобы вывести парижан из заблуждения и успокоить их. Кстати, они хотят показать вам голову Ламбаль, чтобы вы знали, как мы мстим тиранам”. Узнав о страшной гибели своей подруги, королева горестно вскрикнула и без памяти упала на руки сестры и заплаканных детей», — завершил свой рассказ Лафон д'Оссон. «Это был единственный раз, когда самообладание ее покинуло», — писала Мадам Руаяль.

* * *

21 сентября 1792 года впервые собрался Национальный конвент, провозгласивший Францию республикой единой и неделимой. Началась новая эра, новый отсчет времени, получивший свое воплощение в республиканском календаре. Париж ликовал, звуки этого ликования проникали за стены Тампля, где трепетал крошечный огонек надежды — вдруг идут долгожданные освободители? Но надежды никакой: 20 сентября возле городка Вальми французская армия под командованием генерала Дюмурье (того самого, который предлагал организовать побег короля) разбила превосходящие силы пруссаков. Блицкриг герцога Брауншвейгского провалился, французская армия обрела уверенность в своих силах и начала наступление в Австрийских Нидерландах (Бельгии). Со стороны коалиции были предприняты попытки начать переговоры, сделав разменной монетой Людовика XVI. Но монархии во Франции более не существовало, и Дюмурье предложил Брауншвейгу вести переговоры с Конвентом; герцог, разумеется, отказался. Конвент не намеревался восстанавливать монархию.

Армия Французской республики, на ходу перестраиваясь на новый лад, под лозунгом «Мир хижинам, война дворцам» перешла в наступление. Впереди у нее были новые победы и поражения, отъезд за границу генерала Лафайета, не принявшего переворот 10 августа, измена генерала Дюмурье и его неудавшаяся попытка восстановить власть короля, появление новых, взращенных революцией талантливых полководцев, отражение натиска армий монархической Европы. Людовик XVI перестал являться фигурой международного масштаба, он стал просто гражданином Капетом, мужем гражданки Капет. Те, кто, как тешила себя надеждой Мария Антуанетта, начал войну за освобождение короля и восстановление его власти, давно уже преследовали совершенно иные цели.

В глазах нового революционного общества король и королева из поверженных монархов превратились в политических преступников. Едва королевская семья оказалась в Тампле, в нее мертвой хваткой вцепился член Коммуны, памфлетист Эбер, редактор газеты санкюлотов «Папаша Дюшен». В самых мерзких выражениях он требовал истребить все это «…ское племя», иначе говоря, «толстого кабана», «австрийскую мартышку» и «змееныша» с «обезьянкой». Среди тюремщиков оказался приятель Эбера — Роше, который постоянно придумывал гадости, лишь бы унизить королевскую семью: выпускал дым прямо в лицо дамам; хохотал, когда королева, забыв о низких дверях, проходила, не наклонив головы, и ударялась лбом о косяк; вразвалку ходил по лестницам, заставляя членов королевской семьи вжиматься в стену; изрыгал чудовищные оскорбления. Газета Эбера не давала Конвенту забыть о короле и королеве и упрекала его членов в трусости. «Теперь, когда отступать дальше некуда, когда пьянице Капету пора наконец убраться в мир иной, оказывается, у депутатов кишка тонка! “Как! — верещат они. — Как мы можем судить короля!” Ну а мы, нация, разве мы станем возражать, коли предателя Луи чуток укоротят?»

Эбер со своей газетой во многом способствовал переводу короля и его семьи из бывшего жилища архивариуса в тюремную башню. Там Марии Антуанетте не разрешили ужинать вместе с мужем; отныне семья могла собираться вместе только за обедом. В новых помещениях было сыро и холодно, на окнах стояли толстые решетки, ни на минуту не позволявшие узникам забыть о своем положении. Верный Клери, обладавший правом покидать крепость, исполнял мелкие поручения и приносил новости «с воли», сообщая их потихоньку, когда дофин затевал шумные игры или когда причесывал дам.

Семье не хватало белья и одежды, и женщины занялись ее починкой. Нитки приходилось откусывать зубами, ибо все колющие и режущие предметы, равно как и все необходимое для письма, у них отобрали. Королеве и Марии Терезе удалось сохранить только несколько карандашных огрызков. Коммуна сократила расходы на королевских узников, ибо они «такие же граждане, как все». Печи грели плохо, дрова были сырые, и король вскоре заболел. Преданный Клери ухаживал за ним, но вскоре свалился сам, и выхаживать обоих пришлось королеве и Елизавете. Когда прошел слух, что короля пытались отравить, Коммуна наконец разрешила Марии Антуанетте пригласить к нему ее бывшего личного врача Вик д'Азира. Газета Эбера немедленно откликнулась на болезнь короля: «Интересно, кого это вы хотите убедить, что санкюлоты хотят избавиться от предателя Капета, предложив ему яд на завтрак, как делали папы римские? Нет, он должен кончить свои омерзительные дни на эшафоте. До тех пор, пока мы не сыграем в шары головой коронованного рогоносца, не будет на земле ни свободы, ни равенства». На улице стояла осень, и гильотина, испытания которой успешно завершились весной, уже заработала, установив равенство в смерти.