Мария, тайная жена

В этот день Жюли отправилась в крепость спозаранку, и было маловероятно, чтобы она вернулась до наступления ночи. С недавних пор ей для выполнения поручений госпожи требовалось все больше и больше времени. Приближающийся стук лошадиных копыт заставил Марию вздрогнуть. Она уже успела отвыкнуть от посетителей и теперь удивилась незваному гостю. Во всяком случае, у нее совсем не было желания с кем-либо встречаться.

Всадник остановился на внутреннем дворе. Мария соскользнула с гамака на землю и заторопилась в свою комнату, понимая, что немыслимо принимать кого бы то ни было в таком прозрачном наряде. Однако для переодевания было уже слишком поздно. Посетитель, явно в спешке, оказался в дверях раньше ее.

Мария инстинктивно отступила и, стягивая полы капота, попыталась прикрыть голую грудь. А Жером де Лапьерье, поклонившись, сказал:

— Прошу извинить меня, сударыня, за то, что врываюсь к вам без доклада, однако к этому вынуждает меня ситуация, которая на острове резко ухудшилась.

Полностью сознавая все неприличие своего прозрачного одеяния, Мария, заикаясь, пробормотала:

— Сударь… я…

Покрасневший Лапьерье не мог двинуться ни вперед, ни назад; Мария тоже стояла, не шевелясь, спиной к солнцу. Яркие лучи, просвечивая сквозь тончайшую ткань капота, открывали взорам ошеломленного губернатора изумительную наготу Марии. Как завороженный, Лапьерье не сводил восхищенного взгляда с ее фигуры. Никогда прежде ему не приходилось видеть женского тела столь безупречных форм. Захватывающая картина вытеснила из его головы все заботы, и он даже на какой-то момент начисто забыл причину, заставившую его сломя голову примчаться в «Шато Деламонтань».

В конце концов Лапьерье хотя и с трудом, но все-таки сумел оторвать взор от великолепного зрелища и более или менее прийти в себя.

— Сударыня, — проговорил он, — примите мои заверения в глубочайшем к вам почтении. Умоляю простить меня за неожиданное вторжение. Постараюсь не задерживать вас без нужды слишком долго. Я уже собрался ехать в Фор-Рояль, когда непредвиденные обстоятельства вынудили меня отказаться от первоначальных планов и приехать к вам за советом.

Мария едва слушала его. Она заметила, как временный губернатор смотрел на нее, и понимала, что мысленно он снимал с нее тонкие покровы. И Мария лихорадочно размышляла о том, как ей выйти из создавшегося неловкого положения, придав ему хотя бы видимость благопристойности. И тут она вспомнила о гамаке.

— Я как раз отдыхала, — пробормотала Мария, — медленно отступая к спасительному предмету, — и никого не ждала…

— Сударыня, я снова умоляю о снисхождении, — ответил Лапьерье.

— У вас, должно быть, что-то очень срочное, — перебила Мария его. — Пожалуйста, не стесняйтесь…

С этими словами она вновь улеглась в гамаке, что дало ей возможность наилучшим образом использовать прозрачный капот и так расположить свои члены, чтобы прикрыть наиболее интимные части тела. Однако пока Мария устраивалась в гамаке, Лапьерье успел разглядеть ее длинные, белые, как лилии, красивые ноги. Их вид взволновал его, и он быстро отвел глаза.

— Присядьте, пожалуйста, — пригласила Мария, указывая на кресло-качалку, — и расскажите, что привело вас ко мне.

Лапьерье пододвинул кресло поближе к гамаку и уселся.

— Сударыня, — начал он, — назревает еще один бунт…

— Еще один! — воскликнула Мария с возмущением. Но чем они недовольны? Какие выдвигают требования? Очевидно, хотят воспользоваться отсутствием генерала. Если бы дю Парке был здесь, ни один колонист не посмел бы и пикнуть!

Все еще не оправившийся от замешательства, губернатор тихо проговорил:

— Сударыня, монсеньор де Туаси решил увеличить налоги. Это явилось последней каплей, переполнившей чашу терпения. Колонистов и так уже давят нынешние непомерные налоги и разоряет монополия господина Трезеля, которая лишает их возможности выращивать сахарный тростник! Они вот-вот взбунтуются!

— И чем, по вашему мнению, сударь, я могла бы помочь? — спросила Мария. — Разве генерал не передал всю власть вам? У вас войска и достаточно прав, чтобы справиться с мятежом, а у меня… А у меня нет ничего, абсолютно ничего! Я веду уединенную жизнь. Никого не вижу, меня никто не посещает…

— Я надеялся, сударыня, — возразил Лапьерье, — что вы, возможно, в состоянии дать мне какой-нибудь совет… особенно имея в виду вашу дружбу с генералом. У меня есть все основания полагать, что он сам очень ценил ваши советы, и я осмелился прийти к вам, потому что очень беспокоюсь о будущем колонии.

— Здесь наши взгляды полностью совпадают, — ответила Мария. — Однако я считаю: если бы вы проявили больше твердости и заключили в тюрьму тех, кому место на каторжных галерах, если бы немедленно схватили и казнили зачинщиков, то нам не пришлось бы теперь ожидать новых беспорядков.

— Как я полагаю, сударыня, вы имеете в виду Лефора. У меня сейчас есть факты, неопровержимо доказывающие его непричастность к заговору и — более того — его правоту. Нам уже известны истинные вожаки, сударыня, и главный из них — Бофор!

— Бофор?

— Да, сударыня, именно Бофор. Тот самый человек, которого Лефор постоянно обвинял.

Мария молчала, думая о Лефоре. Как она в нем ошиблась! Но, с другой стороны, стоит лишь взглянуть на его лицо! Мог ли он в самом деле быть порядочным человеком или по крайней мере преданным генералу? И Мария почувствовала, как постепенно улетучивается враждебность, которую она испытывала по отношению к бывшему пирату. Его грубые манеры, безудержное бахвальство в конце концов вовсе не означали, что он отпетый негодяй. И вдруг ей припомнился принадлежавший к свите Сент-Андре в Париже юноша из Гаскони; его, как и Лефора, казалось, пьянили собственные слова, и он часто скрашивал скучную придворную жизнь весьма колоритными выдуманными историями, которые слушатели воспринимали с наивной верой.

— Вы хотите сказать, — заметила Мария, — Лефор лучше, чем мы предполагали?

— Как я думаю, сударыня, он может быть нам даже полезен.

Мария ничего не ответила, и Лапьерье тогда прямо спросил:

— Могу ли я рассчитывать на вашу поддержку?

Мария за время беседы несколько раз меняла свое положение в гамаке, в результате полы ее капота разошлись, обнажая прелести, которые она перед этим пыталась скрыть. Со своего места Лапьерье видел ее грудь — две твердые округлости молочной белизны. Она выглядела поразительно молодой и очень красивой, и Лапьерье нашел ее необычайно привлекательной. И опять им овладело замешательство, как в тот момент, когда он, войдя, увидел ее в прозрачном наряде.

Мария как будто и не подозревала, в каком он состоянии.

— Но разве что-то случилось, что дало вам повод ожидать ухудшения обстановки на острове в ближайшие несколько недель? — спросила она.

— К сожалению, случилось. Как я уже говорил, сударыня, я как раз собирался уехать из Сен-Пьера, но меня задержала делегация колонистов во главе с господином Бофором. И как вы думаете, что они с собой привезли? Хартию, мне на подпись, которая, если я ее подпишу, сделает плантаторов совершенно независимыми от Американской островной компании!

— Независимыми от компании? — изумилась Мария, слегка приподнявшись, и капот совсем съехал с ее плеч.

— Верно, — ответил Лапьерье. — Документ у меня с собой. Семнадцать колонистов сочинили и подписали бумагу.

— Всего лишь семнадцать! — воскликнула Мария. — Но это же абсурд! На острове живут по крайней мере десять тысяч поселенцев!

— Вы правы, сударыня, но если бы Бофор пожелал, то мог бы получить менее чем за месяц подпись каждого из этих десяти тысяч. Среди них нет ни одного, кто бы не хотел освободиться от компании, которая их разоряет. Бофор прекрасно осведомлен. Когда люди узнают, что он борется за избавление от ярма Американской компании, они все пойдут за ним.