Мария, тайная жена

— О, умоляю вас снова лечь в гамак! — воскликнул он. — Вы выглядите просто восхитительно. Какую чудесную картину я мог бы с вас написать! Пожалуйста, останьтесь, сударыня, и займите свое место в гамаке.

Он твердо взял ее за руку и повел назад. И Мария послушно пошла за ним. Этот человек, казалось, излучал какую-то необыкновенную духовную силу и уверенность.

ЧАСТЬ 4 ИВ ЛЕФОР

ГЛАВА ПЕРВАЯ Непредвиденные последствия вторжения де Мобре в жизнь Марии

Марии казалось, будто она видит сон: ведь только во сне случаются такие вещи, которые ей пришлось совсем недавно пережить и отголоски которых она все еще ощущала. Мария не могла отделаться от образа Лапьерье, которому чуть было не отдалась, и продолжала чувствовать прикосновение его горячих пальцев, вес его тела и боль от врезавшихся в спину веревок гамака, слышать его голос, который ей так не нравился, — голос холодный и надменный с солидной дозой притворного превосходства, которым, как она знала, маскировались свойственные Лапьерье нерешительность и слабохарактерность. Однако все эти представления начал вытеснять другой голос, звонкий и мужественный, принадлежащий человеку сильному и очень обаятельному.

Подобно чарующей мелодии, голос Реджинальда де Мобре успокаивал и убаюкивал Марию. И ей припомнился полный теплоты голос дю Парке.

Мария лежала вытянувшись в гамаке, а де Мобре с удовольствием обозревал ее прикрытое тонкой тканью великолепное тело, которое он перед этим видел во всей ослепительной наготе.

— Не могу выразить, как я сожалею, что вторгся к вам без предупреждения, — сказал он. — Но я прошу вас быть снисходительной, так как я не француз; а чужеземец в незнакомой стране неизбежно на первых порах допускает грубые промахи. И, по правде говоря, когда я увидел вас, сударыня, то был не в силах тронуться с места — ни уйти, ни подойти ближе.

Мария повернула к нему лицо, которое от недавно испытанного волнения приобрело какое-то необыкновенное сияние.

— Не говорите больше об этом! — сказала она тихо. — Не говорите, умоляю вас. Я не знаю, что вы обо мне думаете! Должно быть, презираете?

— Боже мой, нет! — воскликнул он живо. — Как я уже говорил, на фоне этого прекрасного пейзажа вы и тот молодой человек представляли собой превосходную картину, которую я с огромной радостью воспроизвел бы на холсте, будь при мне мои краски.

— Вы художник?

— Маринист, сударыня, и вдобавок шотландец, хотя ношу французскую фамилию. Акцент, конечно же, уже выдал меня.

— Вы, должно быть, очень любите море?

— Ах, сударыня, — воскликнул де Мобре горячо, — когда я увидел вас в гамаке, вы нисколько не походили на спокойное, мирное море, а были вся в напряжении от сдерживаемой страсти, как волны, чья подлинная сила еще не проявила себя в полной мере. И, увидев вас с молодым кавалером, я тут же поклялся, что если я когда-нибудь снова стану писать картину, то только такую, на которой вы будете центральной фигурой, самой восхитительной из всех.

Мария улыбнулась. Одна ее рука свесилась с гамака, который тихо покачивался при малейшем движении молодой женщины.

— Вы очень любезны, — заметила она, — и тем не менее вы привели меня в смущение и заставили покраснеть. Я очень надеюсь, что вы не только любезны, но и скромны.

— Вам нечего бояться! — заверил де Мобре. — Я смотрю на все лишь глазами художника, оценивая увиденное не иначе, как с точки зрения возможности воспроизведения увиденного на полотне.

Улыбка шотландца была такой же приятной, как и тогда, когда он возник перед Марией в первый раз; но теперь как будто к ней примешивалась чуть-чуть заметная ирония. И хотя этот факт несколько огорчил Марию, она сумела тоже — внешне непринужденно — улыбнуться.

— Давайте перейдем к делу, — предложила она. — Если не ошибаюсь, вы пришли поговорить со мной о Сент-Андре.

Де Мобре сразу же сделался серьезным.

— Это правда, сударыня, — сказал он. — Я встретился с вашим мужем на Гваделупе, где он находится под покровительством монсеньора Уэля. Узнав, что мой корабль сделает короткую остановку на Мартинике, он начал рассказывать мне о вас.

— Итак, он рассказал вам обо мне? И что же он такого поведал? — с притворным безразличием спросила Мария.

— Могу повторить слово в слово, сударыня, — ответил шотландец. — Ваш муж сказал мне следующее: «Пожалуйста, передайте госпоже де Сент-Андре, что если одиночество, в которое ее ввергли превратности войны, станет для нее слишком тяжелым, то, вернувшись ко мне, она вновь обретет любовь и счастье. Передайте, что я никогда не переставал думать о ней и сохранил самые добрые чувства, невзирая на все случившееся».

— И сказанное, — заметила Мария сухо, — дало вам повод вообразить, что из объятий законного супруга меня вырвал некий любовник.

Несмотря на протестующий жест, де Мобре ничего не сказал в опровержение этого предположения.

Как бы размышляя вслух, Мария продолжала:

— А я вот никогда не вспоминаю господина де Сент-Андре, и мне кажется по меньшей мере странным, что он все еще думает обо мне. Я должна — увы! — молчать, но если бы мне было позволено открыть вам душу, вы, быть может, скорее поняли бы мою позицию. Однако я уже сейчас могу заверить вас, сударь, что у меня нет любовника и с Божьей помощью никогда не будет. И мне невозможно выразить чувство благодарности, которое я испытываю к вам.

— Ко мне? За что вам благодарить меня?

— Вероятно, вы неправильно поняли мои слова. Я действительно вам очень благодарна. Несомненно, Всевышний послал вас, чтобы спасти меня.

Слегка нахмурившись, Реджинальд де Мобре внимательно разглядывал носки собственных ботфортов. Мария взяла его за руку.

— Вы удивлены? — возобновила она свою речь. — Возможно, вы подумали, что я начну лгать, изворачиваться, попытаюсь как-то ввести вас в заблуждение. Но я не настолько глупа! Вы видели меня в объятиях губернатора, я это точно знаю.

— Пожалуйста, сударыня, — запротестовал де Мобре. — Вы не обязаны передо мной оправдываться. Я пришел сюда с единственной целью — передать вам послание мужа.

— Прекрасно понимаю, — ответила Мария, — но вы, сударь, человек, чье мнение мне не безразлично. Появившись в самый критический момент, вы не дали мне окончательно забыться. Благодаря вам я избежала ужасной ошибки, о которой горько сожалела бы до конца дней своих. Если бы не вы, я никогда бы больше не смогла взглянуть на себя в зеркало. Однако, полагаю, все мои рассуждения бесполезны. Случившегося не воротить. Вы видели меня, поддавшуюся постыдной минутной слабости, — женщину, обреченную на одиночество в условиях климата, который обуславливает иное отношение к вещам, людям и событиям и при котором эмоции проявляют себя особенно сильно и естественно. А потому у вас сложилось обо мне совершенно неверное представление.