Мария
Шрифт:
Мария перебила.
– Ты окончила Академию Художеств?
– Окончила, окончила! Но ударилась в поэзию. В петербургском журнале «Лукоморье» вышли мои футуристические стихи. И знаешь, я взяла себе псевдоним.
– Ефим?
Татьяна прыснула:
– С какой стати?!
– Образовала от фамилии.
– Мара! Я что, мужчина?
– Подражая Жорж Санд, она ведь твой кумир.
– Да, кумир, но зачем мне кому-то подражать, я сама – личность! И к личности – соответствующий псевдоним.
– Какой же?
– Вечорка.
– Вечорка? – Мария пожала плечами. – Чем же он соответствует?
– В славянской мифологии это образ «Вечерней
Мария колебалась.
– Степан будет волноваться, подумает, куда я задевалась.
– Пусть думает и пусть волнуется! Потом я его расцелую.
Мария махнула рукой.
– Так и быть. Скажи только, ты приехала что-то пошить?
– Скажу, но сначала – за вином!
– Пошить – себе?
– А можно сохранить интригу?
Мария покачала головой.
– Можно. И храни тебя Бог, такую шумную.
Женщины направились к сверкавшему стеклянными витринами магазину «Дзмоба».
У самых дверей Мария остановилась.
– Если брать кахетинское, то лучше в погребах братьев Шиканянц. Они недалеко.
– Идём! – Татьяна театрально взметнула вверх руки и хлопнула в ладоши. – Предвкушаю феерию!
В серных банях Мария абонировала свой любимый номер, где лёгкий пар окутывал в бассейне статую безымянной восточной красавицы. По углам бассейна горели в канделябрах свечи. Дрожавшие огоньки играли сполохами на сводчатом потолке и в мозаичных стенах. Ещё один канделябр стоял в узкой нише и освещал дубовый стол, на котором красовалась глиняная бутыль, сверкали бокалы с вином и разливался свет по серебряному блюду с кудрявой горкой зелени и выложенными вокруг неё дольками сыра сулугуни.
В простынях и с распаренными лицами купальщицы сидели у стола в глубоких креслах. Татьяна, слегка раскачиваясь, читала свои стихи. Слог Марии нравился, но смысла в заумных фразах она не находила.
Сделав паузу, Татьяна отпила глоток вина и таинственно произнесла:
– Откроюсь тебе первой, Мара. Я готовлю сборник, который хочу назвать «Магнолии». А начинаться он будет такими вот строчками:
«Я не люблю цветов, они не знают боли, / Увянув медленно, они не говорят, / и лишь кошмарная фантастика магнолий / прельщает иногда мой утомленный взгляд».
Мария оживилась.
– Эти строчки мне нравятся.
Татьяна усмехнулась.
– Остальные, значит, нет?
– В остальные надо вчитаться.
– Вчитаешься. Я привезла с собой журнал.
В голове Марии промелькнула догадка: так вот зачем она приехала, хочет выговориться, и выговориться именно ей.
Таня привязалась к Марии ещё подростком, когда набиравшая популярность портниха шила одежду её семье. Родители девочку не понимали, а Марии она доверялась легко.
Отец Татьяны служил начальником Земельного управления Закавказья и был человеком неординарным, более того, непредсказуемым. Не так давно, почувствовав боль в боку, он пошёл на приём к известному лекарю. Тот, обследовав его, с прискорбием сообщил, что с такими запущенными почками человек не проживёт и года. Последовал ответ: если так, то сидеть и ждать смерти глупо.
Отец Татьяны вышел в больничный двор и застрелился. Вскрытие показало, ничего серьёзного у него было.
Увы, лекарь не мог и помыслить о таком исходе. Он сознательно припугнул состоятельного пациента, чтобы тот не поскупился за последующее чудесное исцеление. Для матери Татьяны горе было безмерным, женщина сама хотела покончить
с собой, но её удержали дети: дочь и сын.Мария добавила в бокалы вино.
– Вспомнила твоего отца, предлагаю его помянуть.
Обе сделали по глотку, а после Мария сказала:
– Давай помянём и мою малышку.
Татьяна вскрикнула:
– Это какую же?!
– Новенькую.
– А сыновья как?
– Сыновья, слава Богу, здравствуют.
Татьяна вздохнула.
– Соболезную.
Теперь выпили до дна. Мария поставила бокал.
– Бог дал, Бог взял.
Татьяна встала.
– Пойдём, окунёмся.
– Пойдём.
Оставив в креслах простыни, женщины направились к бассейну.
Мария была уверена, что никогда не покинет Тифлис, ибо не сможет жить без серных бань. Их сказочные оранжево-коричневые купола околдовали её ещё в детстве. Утопленные в землю, они казались ей ни чем иным, как пристанищем джинов. Запах сероводорода, от которого морщились приезжие, стал для неё волшебным, а нагие женщины, размеренно двигавшиеся в лёгком мареве, представлялись ей призраками.
Мама привела Марию в это чарующее подземелье ещё ребёнком, и когда окликала её, мол, пора уходить, девочка делала вид, что не слышит. Закрыв глаза, она продолжала нежиться в этом чудесном, бьющим из-под земли горячем источнике, называвшемся по-грузински «тбилисо».
Татьяна показала на статую.
– Скажи, Мара, я полнее её?
Мария незамедлительно ответила:
– Нет.
– А друзья говорят, что мне надо худеть.
– Не надо. Ты же не собираешься быть демонстратором одежды.
– Я выхожу на сцену в самом артистическом месте Петербурга, и место это называется «Бродячая собака».
– Не слышала, но догадываюсь, к чему ты клонишь. Тебе нужен наряд, от которого все ахнут.
– Мара! Там ахают не от нарядов, там ахают от стихов! И лучшим нарядом признали бы костюм Евы.
Мария усмехнулась.
– Тогда ничем помочь не смогу. Правда, у меня есть знакомый медик, он может подсказать тебе, как правильно питаться.
Татьяна шлёпнула по воде ладонью.
– А говоришь, я не толстая!
– Скажу честно, есть одна лишняя складочка. И подожди, вы там голые, что ли?
Татьяна рассмеялась.
– Нет, конечно, за всё время обнажились только две прелестнейшие женщины.
– Лёгкого поведения?
– Здравствуйте, пожалуйте. Одной была ни кто иная, как Карсавина.
– Тамара Карсавина?! Балерина?
– Да, собственной персоной.
– И что, она вот так взяла и разделалась?
– Не «вот так». В тот вечер её чествовали как европейскую знаменитость. И обстановка была соответствующая. Наш художник Серёжа Судейкин оформил зал в древнегреческом стиле. Представь: зеркала, канделябры, амуры, гирлянды живых цветов. Выходит Карсавина, вся в белых розах, и танцует на голубом ковре, олицетворяя Афродиту. Потом розы падают, – Татьяна хитро улыбнулась. – Но остаётся одна – в виде фигового листочка.
Улыбнулась и Мария.
– Это уже не Афродита, это Ева.
– Какая разница, Мара! Главное в другом. Карсавина своим танцем продемонстрировала рождение любви.
– Ради Бога.
– Нет, это было очаровательно.
– Да я не спорю. Скажи только, – в голосе Марии появился шутливый тон, – второй прелестнейшей женщиной была не Айседора Дункан?
– Мара, Мара, ты хочешь сказать, что Айседора прелестнейшая женщина.
– Выглядит великолепно. Мы со Степаном видели её в Гранд-опера в Париже.