Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

А потом мы танцевали.

Но сначала я только стоял у окна и смотрел на фонари, и слушал, как танцуют, и играет музыка. "Арабески". Было темно, и были вспышки и бегающие "зайчики", а я стоял у шторы. И одна девушка подошла ко мне и спросила, почему я один, а я понес какую-то чушь. Она заботливо взяла меня под руку и потянула за собой. А потом положила мои руки, и мы стали танцевать. Она сказала, что я хорошо танцую, а я смотрел в ее глаза, сначала чтобы перестало кружиться, меня раздражало это мелькание света и эта темнота, потом я уже ни о чем не думал, смотрел в ее глаза, погружался в них,

они затягивали меня в себя, как это бывает с книгами, я все смотрел, а музыка все играла и играла, и я, казалось, перестал слышать, и лицо ее как-то изменилось, и тогда возникло это... Точно я на одно мгновение узнал ее или о чем-то вспомнил, но это нахлынуло так внезапно, что я не успел понять, что это такое. Она взвизгнула, и я очнулся, а все смотрели на нас. Она стояла, ошалело и с ужасом смотрела на меня, включили свет, но никто ничего не мог понять. И я ничего не мог понять, а она держалась за бок, и глаза у нее были в пол-лица.

Она убежала.

Я не знал, куда мне деваться. Я перепугался не меньше ее. Побежал ее догонять, хотя не хотел этого, но я хотел исчезнуть.

А потом я шел по улице, и от фонарей все было синим.

В 1985 году я окончил школу. Экстерном, с золотой медалью. Потом я поехал поступать в институт, в который, по моим понятиям, поступить было почти невозможно, а учиться тем более. Мария наблюдала за мной с некоторым страхом, но уже ни во что не пыталась вмешиваться.

Только однажды, увидев у меня на стене плакат со свастикой, она не сдержалась.

– После того, что они сделали в Майданеке?

Я сказал ей, что мне импонирует их готовность драться со всем миром.

– Человек - ничто, нация - все, - согласилась она.

Я стал объяснять ей. Он отождествлял нацию и личность. Растолковывал как школьнице.

Она молчала.

Я стал цитировать Ницше, Библию, Мильтона, рассказал про гуситов, шпарил без остановки, читал по памяти стихи, я был в ударе.

Она молча слушала.

Наконец, я сказал, что антифашисты тоже вели себя иногда как свиньи, а многие преступления приписываются нацистам бездоказательно.

Она не уходила.

– В конце концов. Это древнейший символ, восходящий к добуддийским временам. Означал в разное время единство четырех стихий и вечное движение.

– Разве у них не в другую сторону закручено?

Она спросила ну совершенно ведь обычным голосом! Просто поинтересовалась.

Я сорвал плакат со стены и стал методично, с тихим остервенением рвать его на кусочки.

– Только не оставляй мусор на полу, - сказала она.

И ушла.

Она спросила меня, зачем я так тороплюсь.

– Тебе не терпится уехать?

Я сказал, что у меня мало времени.

– Мало времени, чтобы что?
– спросила она.

– Увидишь, - сказал я.
– А тупеть за партой вообще идиотское занятие. Хватит с меня.

Тем более здесь, на задворках планеты.

Когда я отрывал взгляд от учебников и тетрадей, лежавших передо мной на столе, поднимал глаза на стену, я всякий раз видел эту картину. "Бонапарт на Сен Бернарде" Давида. Он знал, что мир принадлежит ему. Ему одному.

Я сказал ей: "Теперь-то я знаю английский лучше тебя!"

Она предложила проверить. Это оказалось правдой.

Не знаю, огорчилась она или обрадовалась, трудно было разобрать. Кажется, все-таки обрадовалась. Но и огорчилась тоже.

А я стал посмеиваться над ней.

Я много переводил в то время. Больше стихи. Переводить прозу не было особенного желания - читал я свободно. И за пять лет дошел до полного убожества.

Но как же ей-то удавалось! И удается.

Она постоянно читала журналы, поэтому? И книги.

Мне-то было не до книг. Я, видишь ли, все думал, как мир переделать. Спасти, то есть.

Была осень, шел дождь, я был в машине. Она стояла на обочине, а мимо проползали другие машины как на похоронном параде, впрочем, так оно и было.

Я выключил "дворники" и слушал музыку. Курил и слушал музыку. Я вспомнил ее, узнал.

А я-то думал, что давно уже разучился плакать. Может быть, так оно и было.

Май, 1988 г.

– Алло.

– Алло! Мама? Привет. Ну как... у тебя дела?

– Все нормально. А как у тебя, как с учебой?

– Ты уже в отпуске?

– С послезавтра. Я уже взяла билет, так что ты жди, скоро я приеду...

– Да, я как раз об этом хотел с тобой... Вобщем, ты...

– Что случилось? Что-нибудь случилось?

– Да так, ничего особенного. Ты сдай билет.

– Зачем. Ты не хочешь, чтобы я приезжала?

– А ты не можешь перенести отпуск? Ну, уйти попозже?

– Почему попозже? Что произошло?

– Ничего серьезного.

– А почему я не должна приезжать?

– Меня... вобщем, меня не будет.

– Что значит не будет?

– Я должен лечь в больницу.

– О господи...

– Да не волнуйся. Ничего особенного.

– Что значит ничего особенного!

– Немножко нервы расшатались.

– ...

– Мария! Мама, ты меня слышишь?

– ...

– Алло!

– Да, да, я слышу тебя. Это... так необходимо?

– Это уже решено.

– Я приеду к тебе.

– Ну зачем тебе приезжать! Подумай, что ты будешь тут делать?

Я должна приехать.

(Я начинаю терять терпение.)

– Я все равно буду в больнице. Тебе-то что тут делать?

– ...

– Не переживай, выпутаюсь... Я хотел сказать, приедешь попозже. Я позвоню тебе. Или напишу.

– Нет. Я приеду. Скажи, в какой ты больнице?

– Ну ладно, в областной.

– Жди меня, я...

– У меня кончились монеты, мама. Ну, пока.

– Я приеду, жди меня, я обязательно...

– Ну все, все, мама, целую.

– Да, да, но ты...

Все. Разъединили. Я выхожу из кабины и смотрю на часы. Я отпросился у врача на один час под его ответственность. Через двадцать минут я должен быть на проходной.

Я иду по сумеречной улице. Тополя роняют сережки. Ну зачем ей приезжать? Все-таки хорошо, что позвонил. В телеграмме ничего не объяснишь, еще перепугалась бы. Надо поторопиться.

Я прибавляю шаги. Интересно, как она найдет эту больницу?

Когда начинаешь смеяться, самое страшное, это хотя бы на долю секунды допустить мысль, что ты можешь не суметь остановиться. Мысль эта сама собой перерастает в страх, страх сменяется ужасом, и тогда...

Поделиться с друзьями: