Мария

неба не было, только цвет, он здесь, стебель венчает упругий,

хоботок бабочки ищет нектара сосать,

я не трогал струн, а хотел играть, пальцы были как сумерки сонны,

истомились струны, звука хотят, стона!

Гипс осыпался, вот мои пальцы, сожми их, крепче, сожги их

и роди меня плотью от плоти твоей, кровью от крови губ, звуком от стона струн...

– Ну, и так далее. Я ждал тебя сегодня и, сходя с ума от желания, написал эту безделицу. Между прочим, ты знаешь, кажется, я снова научился писать стихи.

– И снова подписываешься "Этьен"?

Так я подписывал стихи в детстве.

А потом Лида вспомнила про письма. Я просил Марию передать их мне.

Она передала.

В тот день она первый раз заговорила об отъезде. Я попросил ее, чтобы она не уезжала. Она сказала, что останется еще на неделю.

Мы приехали из ресторана. В комнате было темно.

Я смотрел на цветные полосы на потолке, - две красные и одну зеленую,отсветы неона с улицы.

Я сказал: "Оставайся совсем".

Она вздохнула, а потом сказала: "Ты это серьезно?"

Мы помолчали. На улице проезжали машины, тихий шум. Цветные полосы на потолке.

– Две недели - это одно, - сказала она.
– А день за днем, год за годом - совсем другое...

– Будь легкомысленной, - сказал я.
– Знаешь, как это приятно.

А потом сказал: "Зачем об этом думать? Себя не переживешь".

Она сказала: "Это верно."

– Но у меня семья. Муж.

Я промолчал.

Тогда она сказала: "Дети. Старшему уже девятый. Младшему шестой."

– Критический возраст, - сказал я.
– Когда мне было пять лет...

– Тебя называли "аленделончиком".

– А я говорил: "Я самый красивый мальчик в городе".

– Можно видеться чаще, - сказала Лида.
– Я могла бы приезжать два раза в год.

– Здорово ты меня утешила. Молодец.

Мы посмеялись, но легче не стало.

Я отпил из бокала и сказал: "Помнишь, как мы покупали шампанское?"

Она сказала: "Конечно, помню. Я обомлела, когда тебя увидела."

– А я обрадовался.

– Потому что я стояла ближе?

– Человек на десять, наверное. Или больше?

– Да, наверное.

– О чем мы с тобой говорили? Ведь так долго стояли.

– Ой, не помню. Обо всем?

– А потом ты отвезла меня домой на такси и отправилась на поиски подарка. Первую твою идею я перебил.

– Когда же это было?
– вспоминает она.

В восемьдесят первом. Девять лет прошло уже.

Мы повздыхали. Да, время летит.

И Лида сказала: "Поражаюсь я ей. Ты ведь видел ее".

– Два года назад, - сказал я.
– Но это несущественно. За те двадцать лет, что я ее знаю, она нисколько не изменилась.

– Она не меняется!

А я сказал: "Кончится тем, что я выйду с ней, и мне будут говорить: "Какая у вас взрослая дочь!"

– За мужа меня уже принимали.

– Кончится тем, что мне скажут то же самое.

– Ну, не говори так. Ты выглядишь чудесно.

– Стараюсь, - сказала она.

Я поднес ей янтарное колье. Она сначала сказала: "Ах! Обалденно".

И стала любоваться им, а потом сказала: "Нет. Я не могу".

А я сказал: "Можешь не отворачиваться. Я же вижу".

– Как я объясню, откуда?

Всех моих денег не хватит на такое.

– Чепуха. Скажешь, что это позолота, а янтарь искусственный.

Я подпрыгнул и сорвал гроздь рябины. Горькая. Ее мучили сомнения, но соблазн пересилил. Она надела и сказала: "В таком страшно на улицу выйти".

Я попросил ее сделать прическу на древнеегипетский манер. Она сказала: "Что за фантазии".

Но сделала. Ей очень идет. Как Элизабет Тэйлор. У нее красивый разрез глаз, не нужно даже дорисовывать. И длинные ресницы.

Она прикрыла их, потом раскрыла и сказала: "Сколько же такое стоит?"

Я отшутился. Она сказала, что знает, сколько. Я сказал, что сейчас обижусь. Она отступилась. Я стал рассказывать ей про шумеров.

Она уехала.

Мы договорились, что я приеду в ноябре. В крайнем случае, в декабре. Обязательно.

Она спросила, чем я занимаюсь. Я объяснил.

– У нас это было бы, наверное, трудно.

– А иначе почему я торчу в этом городе.

– Тебе не нравится здесь?

– Я здесь живу.

Знаешь, жить в городе и хаять его, это... непорядочно что ли. Мы же не ублюдки какие-нибудь. Так что лучше ничего не буду говорить.

Она сказала: "Ты добился успеха".

– Ну что ты, - сказал я.
– Успех, это когда перспектива.

Сейчас, сама знаешь, какое время. Все крутятся. Никто не знает, что будет завтра. Какие уж тут перспективы.

– А ты?

– А я не думаю об этом. Себя не переживешь.

– У тебя хорошая отговорка.

– Не единственная.

Она уехала. Я едва не заскулил. Возвращаться не хотелось, и весь оставшийся день я слонялся по паркам.

А потом пришел домой и стал разбирать письма.

Выдержки из переписки. Май 1989 г.
– июнь 1990 г.

Из письма к Марии, 30. 05. 89 г.

Мессалина.

Все кончено, нет больше силы

Размеренно дышать,

Так хочется разбиться, милый,

О блядскую кровать.

Покоя нет, есть только смута

И ночь без масок дня,

Нет века, лишь одна минута

Бездонного огня,

Покоя нет, и в круговерти

Мученья не избыть,

Скажи, к чему бояться смерти,

Когда тебе не жить?

Всегда найдутся легионы,

Найдется нож и яд,

Имперской власти пантеоны

Над пропастью парят.

Один лишь шаг, не бойся, падай

К началу всех начал,

Крушенье - вот твоя награда,