Маркиз де Сад

Вскоре Рене-Пелажи и Сад договорились о раздельной жизни. При разделе имущества он был обязан выплатить ей сумму в 160000 ливров, то есть те деньги, которые составляли ее долю капитала. В нынешней политической нестабильности Сад нечего не мог продать, чтобы набрать нужную сумму, в связи с этим решили, что на содержание жены он должен будет выплачивать 4000 ливров в год; кроме того, после его смерти ей полагалась основная сумма доходов с имений. Сохраняя спокойствие и разум, вот, что писала Реже-Пелажи по поводу развода 13 июня 1790 года.

«С моей стороны, решение принято после тщательных и трудных размышлений, занимавших меня некоторое время. Если господин де Сад пораскинет мозгами, он осознает причину, заставившую меня пойти на это, и поймет — иначе и быть не могло. Что касается скандала, так маркиз — мастер в этом деле. Мне бы не хотелось говорить то, что он заставит меня сказать в случае необходимости выступать в мою защиту. Но, если он вынудит меня предпринять такой шаг, я скажу».

Но уже заранее стало ясно — Сад не сможет выплачивать 4000 ливров в год, он вообще не имел для этого средств. Пробыв на свободе три месяца, маркиз отчаянно нуждался в деньгах и 23 июня снова написал своему адвокату. Это первое из многочисленных писем Гофриди на одну и ту же тему.

«Наряду с вашим посланием, я получил известие от Лиона [21] . Говорят, овец еще не стригли. Черт с ними, с этими овцами! Плевать я на них хотел, мой ученый друг! Неужели вы полагаете, что, рассчитываясь со своим мясником и булочником, я могу сказать: «Господа, овец еще не стригли»?

О да, да-да, мой ученый друг, вы будете смеяться. Я рад, что заставил вас смеяться, но пришлите мне хоть сколько-нибудь денег, иначе вы поставите меня в чрезвычайное положение и подвергнете жесточайшим трудностям. Ждать более двух недель я не могу. Сегодня 23 июня».

21

Из Ма-де-Кабан.

14 июля Сад исполнил свой гражданский долг, посетив празднования в честь первой годовщины Революции. Обошлось практически без происшествий, если не считать гибели одного человека и двух раненых, когда пушка дала осечку. Собравшаяся толпа оказалась настолько плотной, что маркиз, простояв шесть часов под дождем, практически не промок. Все же он не мог удержаться, чтобы не заметить: «Не стихающий весь республиканский праздник ливень заставил усомниться в неаристократическом происхождении Бога».

Через четыре месяца после освобождения из Шарантона маркиз влюбился, да так, как не влюблялся ни в Рене-Пелажи, ни в ее сестру. Его новую возлюбленную звали Мари-Констанц. Сад называл ее Кенэ — Констанц или «Чувствительная». Подобно многим его женщинам, она была актрисой. Констанц была почти в два раза моложе его и считалась замужем, но ее муж уехал в Америку, оставив жену и сына. Жениться на ней, пока жива Рене-Пелажи, маркиз не мог, но он сделал единственно правильный выбор. Пара создала общий дом и прожила вместе в мире и согласии до конца дней Сада. В разлуке они находились лишь те несколько месяцев, когда маркиз попал за решетку по воле Революции и Констанц не имела возможности навещать его, а также в начале последнего заточения в доме для душевнобольных в Шарантоне. Ее он охарактеризовал как «добропорядочную и честную обывательницу, любящую, ласковую и умную». Констанц делилась с ним небольшим содержанием, положенным ей ее мужем, в то время как он обеспечивал ее питанием и жильем. Если ее любовь к нему позволит продлить его дни настолько, чтобы он сумел вернуть свои деньги, Сад собирался обеспечить ее дальнейшее существование. Кроме того, маркиз оговорил возможность ее проживания в Сомане после его смерти.

Каких-либо свидетельств в пользу крайних форм сексуального поведения в их отношениях не сохранилось. О Констанц он отзывался то как об уважаемой даме, то как о дочери, к которой испытывает отцовские чувства. Едва ли она не знала, что Сад является тем самым человеком, который высек плетью Роз Келлер или пытался заниматься анальным сексом с девицами в доме Мариэтты Борелли в Марселе. Своей новой возлюбленной маркиз читал рукописи своих работ, чтобы она была в курсе его литературных изысканий. В 1791 году, когда «Злоключения добродетели» в угоду публике оказались «приправлены перцем», переименованы в «Жюстину» и подготовлены для продажи, там стояло посвящение Сада Констанц. В письмах Гофриди он характеризовал ее как молодую женщину, не лишенную ума и чувства. В посвящении к «Жюстине» Сад называет ее примером честности, достойным подражания, «ненавидящей дурман безнравственности и безбожия, с которыми и делом, и словом она ведет непрестанную борьбу». Судя по этому описанию, Констанц стала подходящей компанией для Сада-моралиста, каким маркиз предстает в своих исполненных двусмысленности произведениях, свидетелем искренности его клятвенных заверений о том, что грех и порок он описывал лишь для того, чтобы на их фоне религия и добродетель могли сиять безупречной чистотой.

Взяв на себя ответственность по созданию новой семью в наиболее трудный период времени, Сад начал искать пути добывания хлеба насущного: почти сразу после освобождение из Шарантона он принялся обхаживать актеров и других влиятельных людей театра. К концу 1790 года Сад и Констанц проживали на улице Нев де Матюрен, близ шоссе д'Антен, идущей из центра города на север. Небольшой дом находился не на самой улице, и попасть туда можно было, пройдя через сад, относившийся к зданиям, стоявшим у дороги. Свою жизнь там вместе с Констанц маркиз сравнивал с жизнью дородного священника в своей пресвитерии. Его фамильный титул, бывшее богатство, от которого в Париже при новом режиме не было никакого толку, — все это делало Сада, как аристократа, объектом для подозрений. Более того, его поместья в Провансе оказались обязаны платить новому порядку «патриотические» подати. 12 июня 1791 года маркиз настоятельно просил своих представителей «бороться, но не платить, или, как это говорится, хорошо их ласкать, чтобы не кусались».

Буржуазия Прованса боевого настроения не чувствовала. Сад по-прежнему надеялся на финансовое выживание с помощью театра. У него в запасе имелось несколько пьес, некоторые из которых были написаны во время тюремного заключения. Теперь процедура передачи их театру стала, как и многое другое, эгалитарной. Автор, как и раньше, читал свое произведение членам труппы, но затем проходило голосование. У маркиза уже имелся удачный опыт, когда его комедию «Мизантроп из-за любви» в сентябре 1790 года приняли в «Комеди Франсез». К весне 1791 года еще не менее пяти пьес готовилось к постановке другими театрами. Начинало казаться, что драматург нового порядка сумеет решить финансовые проблемы обедневшего бывшего аристократа. Время шло, но, несмотря на принятие пьес к постановке, ничего не происходило. Ему давали объяснения, но дело с места не сдвигалось. В конце концов, ни одна из постановок не увидела свет, и никаких денег Сад не получил.

А те несколько пьес, которые позже все же оказались поставлены, претерпели ряд неудач. «Граф Окстиерн, или Последствия распутства» в октябре 1791 года была поставлена на сцене театра Мольера. Наиболее сильным персонажем драмы являлся злодей, и его появление на сцене сопровождалось свистом и требованием дать занавес, настолько омерзительной выглядела его роль. Когда в конце вечера на сцену вышел Сад, его приветствовали аплодисментами, тем не менее приняли решение от дальнейшего показа спектакля воздержаться, отложив его до следующего сезона.

Но театральная карьера маркиза завершилась прежде, чем «Граф Окстиерн» снова увидел свет, так как прокатилась новая волна революционного патриотизма. Причиной неприятностей стала его пьеса «Соблазнитель». Ее поставили в Итальянском театре в январе 1792 года, и она выдержала четыре спектакля, последний из которых шел 5 марта. В этот день зал оказался до отказа набит членами комитета политической бдительности, отличавшихся от других зрителей красными беретами. Манеры этих людей вызывали нарекания со стороны простых любителей театра. Но то, что раньше называлось невоспитанностью, теперь расценивалось как «революционное» и «патриотическое» поведение. Учитывая ситуацию 1792 года, только очень смелый человек мог пожаловаться на них.

Когда в Итальянском театре 5 марта начался показ пьесы Сада, «красные береты» вели себя так, словно занавес еще не поднимали. Они продолжали разговаривать и громко кричать, так что реплики актеров тонули в шуме. Гвалт в зале усиливался, наконец актеры отказались от попыток перекричать его. Они считали пьесу не вызывающей возражений и по своей наивности не понимали, как могли оскорбить чистоту Революции. Однако, похоже те, кто прерывал спектакль, едва ли могли возражать против действия пьесы, поскольку ни строчки не слышали. Но пьеса, независимо от ее содержания, была неприемлема уже потому, что написал ее Сад. Как бы прилежно ни поддерживал он новый политический порядок, по своему происхождению он считался аристократом, хотя и бывшим. Своим святым гражданским долгом «красные береты» считали необходимым прекратить все постановки пьес этого человека.