Маркиза де Ганж

— Я виновна?!

— Да, сударыня, именно вы! Вас невозможно оправдать, но я, несмотря ни на что, хотел защищать вас.

— О небо! Какие еще испытания ты мне готовишь!

— Успокойтесь, сударыня," я всего лишь напоминаю вам о прошлом... Повторяю вам, Эфразия,

вы виновны; все мои свидетельства в вашу пользу обусловлены только моими нежными чувствами, а отнюдь не истиной. Записка, найденная в кармане Вильфранша, бесспорно, написана вашей рукой; я храню ее у себя и всегда готов предъявить ее. Бумага, подписанная вами у Дешана, — это еще одно доказательство вашего распутства, ее одной достаточно, чтобы погубить вас. Но вы же видите — я не собираюсь обвинять вас. Напротив, я сам привел вас в объятия супруга, пожертвовав ради вас своими чувствами. Я рассчитывал на вашу признательность, но вы оказались крайне забывчивой: вы предпочли шевалье и уступили герцогу де Кадруссу, — иначе говоря, оказались не только изменницей, но и неблагодарной. Я единственный, перед кем вы продолжаете разыгрывать добродетель, да еще требуете, чтобы я был с вами любезен! Какая непоследовательность! Вы прекрасно знаете, что скажи я лишь слово — и в глазах моего брата вы будете навечно опозорены. И ежели вы по-прежнему будете упорствовать и не измените своего отношения ко мне, я не только скажу это слово, но и предъявлю доказательства вины вашей, и будьте уверены...

Тут аббат, не сдержавшись, бросается к ногам обожаемой им особы, заклинает ее сжалиться над ним и утолить снедающую его пылкую страсть. Маркиза в страшном недоумении! Ее снова поставили в такое же положение, в каком она уже находилась в замке Ганж! Ведь если она ожесточит аббата, она получит в лице его страшного врага, который, без сомнения, довершит ее гибель в глазах ее собственного супруга и рассорит ее с шевалье. К сожалению, она не знает о тех преступлениях, в которых повинен младший из братьев,

а потому искренне надеется с его помощью примириться с обществом. Однако, если она перестанет ожесточать Теодора своей холодностью и презрением, не будет ли это означать признание проступков, которые она даже не думала совершать? С другой стороны, как можно сопротивляться такому напору? О, где же правильное решение?!

— Послушайте, сударь, — обращается она к аббату, заставляя его подняться из положения, в кое повергла его страсть, — зачем вы вновь напомнили мне о том, насколько злым и лживым вы можете быть? Да, вы злы, раз вы грозитесь погубить меня, если я не соглашусь утратить честь, и лживы, потому что пытаетесь это отрицать. Сегодня вы выдаете за правду то, что прежде, перед отъездом из Ганжа, называли ложью. Отчего, намереваясь мне понравиться, вы предстаете передо мной в двух столь отвратительных масках? Ведь чтобы ухаживать за женщиной, надо быть ей приятным! Вы говорите, что желаете за мной ухаживать? Но почему тогда вы позволяете вести себя по отношению ко мне столь неподобающим образом?

— Мне нечего ответить на сей неуклюжий софизм, — ответил аббат. — Я вновь убедился в вашем коварстве. С меня довольно. Оставляю вас наедине с вашими мыслями, сударыня; но запомните: отныне в моем лице вы имеете смертельного врага.

— Что ж, — восклицает маркиза, невольно пытаясь удержать его,— обвиняйте меня, если посмеете, но только делайте это открыто, перед лицом моей матери, перед лицом обоих ваших братьев! Прекратите действовать исподтишка! Давайте я созову семейный суд и на этом суде дам ответ на

ваши мерзкие предложения — если, конечно, у вас хватит наглости повторить их. И еще я требую, чтобы вы высказали обвинения свои перед всеми, дабы я прилюдно могла доказать свою невиновность, а вы бы навсегда прекратили свои бездоказательные клеветнические речи!

— О гнусная лицемерка! — возмущенно воскликнул аббат. — Ты прекрасно знаешь, что я не могу этого сделать, иначе я сам прослыву преступником. Только поэтому ты дерзаешь бросить мне вызов! Но не надейся, что я безропотно исполню твои желания! Я найду иной способ погубить тебя, гораздо более надежный, нежели тот, с помощью которого ты пытаешься избежать моей мести.

Насмерть перепуганная, Эфразия содрогнулась: зловещее предчувствие охватило ее, и присутствие сего чудовища в человеческом облике стало для нее нестерпимым. Кровавая пелена застилает ей взор, ей кажется, что все фурии ада слетелись к ней, дабы отнять у нее последнюю надежду.

Оставив невестку свою в ужасных душевных терзаниях, негодяй направился к младшему брату с намерением подтолкнуть его к решительным действиям. Ему удалось убедить шевалье, что тот глубоко заблуждается, не пытаясь подтолкнуть Эфразию уступить его настойчивым просьбам: ему совершенно ясно, что невестка их, несомненно, оказывает шевалье предпочтение.

— Если ты готов к бою, можешь не сомневаться — победа останется за тобой. Ах, будь я на твое^ месте, сражение не заняло бы много времени!

Поверив словам аббата, доверчивый шевалье летит к Эфразии, но, несмотря на оказанный ему

чрезвычайно любезный прием, он по-прежнему покидает невестку с несбывшимися надеждами.

История с герцогом де Кадруссом доставила маркизе немало неприятных минут: стараниями тех, кто хотел ее погубить, события были изрядно приукрашены и искажены. В свете только и говорили, что об этой истории, и маркиза де Ганж приняла решение уединиться. Более полугода она никуда не выходила, дабы клевета не могла настичь ее. Постепенно ее похождения начали забывать.

Маркиза никого не принимала, и сделала исключение только для Вальбеля и шевалье.

— Послушай, — однажды обратился к сообщнику шевалье де Ганж, — кротость и учтивость не помогли нам войти в доверие к этой женщине. Пока она аскетическим своим поведением перетягивает на свою сторону общественное мнение, мы, наоборот, все больше отдаляемся от цели. Нельзя, чтобы репутация ее вновь стала безупречной: наша задача — полностью очернить ее. А если мы промедлим, в конце концов все поверят в ее добропорядочность и наши планы вновь потерпят крах. Так не дадим же ранам затянуться; надо разбередить их, пока они еще не зарубцевались. Теперь твоя очередь, Вальбель; ты все знаешь, так что постарайся вести себя умнее, чем Кадрусс: жертва наша наконец должна погибнуть окончательно и бесповоротно.

— Как же взяться за дело? — задумался Вальбель. — Нам нельзя ошибаться, на этот раз победа должна остаться за нами.

— Разумеется, только не забудь дать мне такое же обещание, которое дал герцог.

— Я дам тебе такое обещание, но, признаюсь, сделаю это чрезвычайно неохотно, ибо не стану

скрывать, что каждый раз, когда я вижу твою невестку, любовь моя к ней только возрастает. Какой образец милосердия, добродетели, чистоты! Какое содружество грации и ума! Друг мой, она — ангел, коего небо окружило демонами единственно для того, чтобы она с честью вышла из всех испытаний. Светильник благоразумия освещает ей путь, а ее непреклонность вновь освободит ее из наших рук такой же чистой, какой мы намереваемся заманить ее к нам в силки.

— Я в этом сомневаюсь, — ответил шевалье. — Наши сети прочны, мы расставим их повсюду, и, высвободившись из одной ловушки, она немедленно угодит в другую, и мы станем хозяевами положения. Итак, что мы придумаем на этот раз?

— Не знаю, эта перепуганная птичка крайне редко выпархивает из своей клетки.

— Значит, пока она нам доверяет, — вступил в разговор Теодор, — нам нужно выманить ее из клетки.

Решение принято, и вот уже г-жа де Шатоблан получает письмо от своего поверенного, где тот предлагает ей немедленно прибыть в Марсель, дабы уладить вопрос о доходах с некоего дома, стоящего в этом городе и являющегося частью наследства Ношера. В конце письма поверенный уверяет г-жу де Шатоблан, что поездка не займет у нее более недели, и предлагает ей остановиться в том самом доме, который стал центром споров. По его утверждению, он находится почти в центре города, а именно на Большом бульваре. Понимая, что любые дела, связанные с наследством, следует уладить как можно скорее, мать Эфразии решает ехать без промедления, то есть на следующий день после получения письма. Считая, что подобная

поездка утомит Эфразию, г-жа де Шатоблан не только не считает нужным предложить дочери поехать вместе с ней, но даже не оставляет ей адреса, где она намеревается остановиться. Спешно собравшись, она говорит дочери, что жить будет в доме на бульваре, а если дела заставят ее задержаться, она напишет ей письмо и сообщит свой точный адрес.

Эфразия в ужасе: муж ее только что уехал по делам в Ганж, мать покидает ее, и она остается в Авиньоне совсем одна. Но г-жа де Шатоблан уверенно заявляет, что раз шевалье останется с ней, значит, бояться нечего; с тем она и отбывает. Увы, никакие предчувствия не закрались в ее сердце!