Мародер. Каратель

При выстрелах автоматического оружия клубок драки распался, обнажив центр событий. Этим самым центром оказался здоровенный худой мужик, прижатый торговцами к забору — весь в крови, на теле остались какие-то лохмотья; видно, досталось ему не хило, но руки держит, не опускает. Ахмет с Серёгой аккуратно приблизились, держа его на прицеле.

— Э, мужик. Ты чё тут быкуешь?

Мужик качнулся вперед, но Серый тут же отсек два патрона в пятачок рядом с его развалившимися берцами — стой, типа, где стоишь. Мужик понял, снова привалился к забору, однако поза его продолжала выражать безнадёжную дерзость.

— Тебя спрашиваю, — Ахмет поднял волыну повыше, наведя мужику в грудь.

Из толпы начали орать — давай стреляй, да хули ты с ним базаришь, и всё такое.

— А ты типа тут шентшовой (центровой)? Шпра-а-ашивает он… — передразнил мужик, шамкая разбитым ртом.

— Типа, — Ахмет подвыбрал спуск, и мужик заметил это, только среагировал как-то странно: склонил голову набок, точно всматриваясь в ствол, из которого сейчас вылетит смерть.

— Ни хуя ты покрутел, шапёр (сапёр). Шенштштавой, шмашри ты…

— Чё ты там кашляешь?

— Чё, чё… Манчо… Не ужнал, шапёр?

— Ёб тя за ногу… Жирик?

— Хуирик. Штарший лейтенант Кирюхин Игорь Штепаныч, бля, а не Ширик.

— Бля, сказал — Жирик, значит Жирик, — облегченно выдохнул Ахмет, опуская ствол. — Слышь, «не Жирик», а я ведь чуть тебя не привалил.

Мужик, точнее Жирик, тоже расслабился и сполз по забору, осев на корточки. Видно, наподдали ему хорошо, держался на одном гоноре.

Серый, не обращая внимания на кровь, щедро мажущую его чистый пуховик, поднял Жирика, Ахмет подхватил с другой стороны, и они увели его сквозь строй разочарованно галдящих торговцев. Жирику ещё хватило завода обложить их мимоходом, и он радостно шепелявил им что-то матерное, брызгая кровью на Ахметову телогрейку.

— Эй, успокойся ты нах, клифта мне всего законтачил! — прикрикнул на него Ахмет. — Не, Жирик ты и есть, самый настоящий, в цвет тебя погнали… [281]

Оказалось, его выперли Нигматовские. Пока мылся да менял окровавленные тряпки, успел промеж сплошного мата объяснить, что с кем-то из помогальников зацепился, и когда почуял, что дело вплотную подошло к анонимному выстрелу в спину, свалил из Дома. Помытый, с наливными бланшами, Жирик сожрал половину ужина на четверых. Все уже давно выпили чай и закурили по второй, когда он наконец оторвался от миски.

281

MiB — Man in Black, «Люди в черном». Думаю, комментарии излишни.

— Та-ак, чё курим-то? Ух ты. Э, хозяин, кучеряво живешь!

Закурил, блаженно откинувшись в мягкой опелевской седухе. Тут же взял вторую, прижег, кратко обрисовал канву событий: свалил от Нигмата, поджился у знакомых чертей, попытался завести бизнес на торжке — выгнал весового, но до полудня так никто выручки ему и не сделал. Потом пришел бывший весовой с какими-то козлами, ну, а дальше вы знаете. Милостиво позволил:

— А теперь вопросы, товарищи, пока я не уснул.

— А чё так, в чем был, и подорвал? [282]

— Дык чё делать-то оставалось. Хорошо, с вечера один цинканул, [283] а то к утру бы я точно сотни сложил. [102] Чё там, долго, что ли, подошел, ткнул свинорезом. Эх, патроны с волыной прожрал, а то б эти васи у меня умылись…

— А чё там у Нигмата, как житуха?

— Да как, вроде нормально. Половина всегда в Барабаше, возит, да на карауле у шахты сидит. Лафа там, жрать захотел — взял, сколько хочешь. Мы там в карауле до рыготины отъедались. А если в город привезённое тронешь — пиздец, Нигмат, падла, сразу вздёрнет. В принципе, логично: пока через Пыштымских провезёшь, всё удвоится, утроится; бензин опять же. Знаете, бензин почём? Ебануться — один к трём, к тушенке. В смысле, по весу.

282

Пэдди — кличка ирландцев.

283

.50 — натовский аналог нашего 12,7 мм.

102

«Сотни сл'oжил» (и производные: «к сотне прикупил», «наварил на стоху», «вторую катю поднял» и т. д.) — т. е., стал «двухсотым», трупом.

— А где, говоришь, ныкался?

— Да чёрт один тут есть, он мне вроде как должен. Вон, Серб должен помнить — слышь, Серёг, помнишь, как при Коне ещё у Маяковского пидоров-то каких-то обложили? Ваши ещё тогда не справились, за нами послали.

— Да, было. Сколько там, три, или четыре даже тройки собрались… Мухину тройку тогда всю положили, пацаны-то сразу, а Муха ещё до вечера протянул…

— Ну, вот, слушай дальше. Мы подтянулись, этих троечников плюшевых поставили прикрывать…

— Бля, Жирик! Ты пизди, но в меру, понял! У нас по пятку патронов на рыло оставалось, а эти, отморозь ёбаная, с полным ещё цинком сидели, не забыл?

— Ладно, ладно, патрули — терминаторы, никто не спорит, все зассали и кнокают. [103] Короче, поставил я этих терминаторов картонных окна давить, мои маслят им подкинули, ну, и зашли мы в адрес. Дверь РГНкой вынесли, да накидали этим отмороженным полну жопу огурцов. Из пятерых говно повыбило, а один, прикинь, остался. И даже не шибко контуженный, бодрый такой. Парням его кончить не дал, думаю, отведу Коню — пусть вздёрнет гада. Ну, на ствол его посадил, [104] вывожу — а там черти собрались, смотрят, как этих крюками выволакивают, радуются — натерпелись. И мужик один — раз такой ко мне. Командир, говорит, дай мне его. И другие черти тоже орут, дай ему, типа. Я мужика спрашиваю, чё он тебе сделал? А мужик, прикиньте, только плачет да рычит, ни бэ ни мэ. Ну, мне сказали, чё — семью привалил, и привалил не по-людски. Неохота мне это за столом пересказывать; короче, отдать его выходило очень даже правильно. Ну, я и отдал, думаю, перебьётся Конь. Тот его взял, да бережно так, смотрит на меня, как ёбнутый — и плачет, и смеётся, и на козла этого нехорошо так щерится — всё враз. Тот, пацаны, не поверите — обосрался и обоссался, обвис, как гандон с поносом, и шары как у варёной рыбы — а хули делать, накосорезил, надо отвечать… Ну, я как ушел, куда, думаю, пойти перекантоваться? А потом и вспомнил — а вот же, к чёрту этому и пойду! Должен он мне или как? Пожил у него, в детсаде. Бля, парни, вот кто сосёт! Их там с полвзвода, мужики в основном, но и бабы есть, и дети даже бегают какие-то. Чё они жрут, пацаны! У них нет ни-ху-я! А этот, Ильич, он тронулся по ходу. Сидит целый день, пиздит чё-то себе под нос — но его все кормят, жалеют за семью. Ну, я попытался крысоловам этим мозги прочистить, типа давайте, пожрать-то надо добыть, но бесполезно, сплющило их, насовсем.

103

«Все зассали и кнокают» (тюремн. жарг.) — распространенная присказка из какой-то блатной поэмы.

104

«Посадить на ствол» — довольно негуманный способ конвоировать пленных; как правило, так водят недалеко — до ближайшей ямки. В рот конвоируемому помещается ствол автомата, и конвойный толкает стволом перемещающегося гусиным шагом пленного, задавая темп и направление.

Зашла баба, поморщилась — типа, накурили, хоть топор вешай. Спросила глазами — винца принести, нет? Ахмет кивнул, продолжая вслушиваться в оживленный разговор. Разлил, успокоил Витька — мол, первый караул сам отстою, пей спокойно, и продолжал дымить, ничего не спрашивал, только слушал. Наконец, Жирик выдохся и начал клевать носом: вино, хоть и слабенькое, плохо ложится на свежеполученные пиздюли. Жирика отправили спать, и сходняк угловых рассосался по своим делам.

Утром оказалось, что Жирика очень много — было ощущение, что, куда ни приди — он везде машет руками и весело басит, лезет во все щели, интересно ему, видите ли. Стоило Ахмету собраться на торжок — и он тут же, и приходится ему объяснять. Как вернулся — опять Жирик, чё там да как, весовой там жив или нет, короче, полный атас. Витьке с Ахметом, от природы немногословным, он за одну неделю надоел до приступов мировой скорби. Даже Серб, такой же веселый и общительный, и то вяло демонстрировал Жирику неодобрение, поддерживая политику своей стаи. От него была одна польза, все ночные караулы Жирик взял на себя: — Чё там, вы по хозяйству целый день, а мне один хрен делать нечего…

Однажды Ахмет поднялся к нему среди ночи, специально погромче шаркая по лестнице с третьего на четвертый. Прихватил пластиковый ящик с лестничной клетки, не торопясь поплелся к пулемёту. Жирик сидел на караульном стуле и совершенно не походил на себя дневного: собранный, внимательный человек, ничем не напоминающий расхристанного дневного балагура. Ахмет понял — старший лейтенант Кирюхин Игорь Степаныч сигнализирует ему, что свои дальнейшие действия обдумал, принял решение и готов им поделиться.

— Чё, не спится, товарищ командующий? Спокойно всё, тишина, как на кладбище. Последний раз час назад где-то; одиночный, 16-й калибр, район больнички.

Вместо ответа Ахмет протянул ему открытую пачку.

— Покурить что ль зашел?

— Да спросить, может, что надумал.

— А чё, так заметно?

— Да на торжке уже все обсуждают, чё ты задумал, — подъебнул Ахмет. — Весовщик дрынов нарезал, дровяные парни вон поленьев посуковатее отложили… Щас, поди, на сеть скидываются, вязать тебя, когда опять конкурировать придёшь.