Марш мародеров

– А как я ее тебе сюда поставлю, блин!
– оправдывается Хал, застывая с белой картонной коробкой у десантного люка тягача.
– Тут места не осталось уже.

– Значит, ставь сверху, - командует Цапко.

– Сверху тоже не влезет, все, под самый потолок забито.

– Тогда… - Цапко в отчаянии ломает тонкие пальцы, лицо его страдальчески искажается. Он бежит вокруг «маталыги», заглядывает в передний люк и радостно объявляет: - Тут еще есть место! Давай, давай!

– Может, наверху привяжем?
– предлагает Ник.

– Обязательно, обязательно, - радостно кивает фельдшер.
– Физраствор и инъекторы - это наверх.

– Вот это всё?
– изумляется Ник, кивая на пирамиду коробок и ящиков.
– Мы же хотели второй раз приехать.

– Мало ли что случится, - опасливо говорит Цапко и рубит воздух ладонью: - Берем всё по максимуму.

После того, как на нулевом этаже главного здания РКБ они нашли хранилища с медикаментами, Цапко словно подменили. Куда только девалось его нервная неуверенность, усталость… В фельдшера точно вселился другой человек, энергичный, бодрый и стопроцентно уверенный в себе.

Весь остаток дня они таскали к тягачу лекарства, вакцины, упаковки одноразовых шприцов и ящики, в которых булькали бутыли с физраствором.

– Стрептомицина еще шесть коробок!
– орал Цапко в распахнутые двойные двери, откуда веяло холодом.
– И тетрациклина.

– А бицилин брать?

– Обязательно! Против воспалительных процессов в мочеполовых органах!

Конечно, львиную долю всех медикаментов составляли противочумная вакцина и антибиотики, которыми лечат древнюю болезнь - стрептомицин, хлорамфеникол, тетрациклин. Но помимо них Цапко набрал кучу всевозможных медикаментов, а когда Ник попытался урезонить аппетиты фельдшера, отбрил его с чисто докторской безаппеляционностью:

– У меня больных полный город! Всё берем, всё!

Проходит несколько часов. Наконец Цапко понимает, что больше на МТ-ЛБ погрузить нельзя. По пояс голый Хал притаскивает из хранилища последнюю коробку с детскими витаминами. Фельдшер штык-ножом вскрывает ее и высыпает весело дребезжащие баночки с яркими этикетками прямо в командирский люк.

– И под ноги, под ноги смотрите!
– наставляет он Ника и остальных.
– Не дай Бог подавите.

Ник свешивается в люк, усмехается. Тягач забит лекарствами под завязку. На сидении стрелка лежат плоские коробки с желтыми наклейками.

– Если что случится, как я огонь вести буду?
– спрашивает он у Цапко.

– На коленочки положишь, - ничуть не смущаясь, говорит фельдшер.
– Всё, поехали, поехали!

– Сейчас.
– Ник спрыгивает с тягача, идет к главному зданию.

Юсупов, Эн и Хал устремляются следом. Цапко недоуменно смотрит им вслед, потом до него доходит - он срывается с места и бежит, громко топая сапогами.

Все пятеро подходят к черному кругу копоти на асфальте. Из центра его торчат вилы, тоже черные, обугленные. Рукоятка сгорела. Это все, что осталось от Бабая.

– Может, он еще живой?
– спрашивает Хал.
– Мы же думали, блин, что он погиб, а он вона как… Ходит где-нибудь там…

– Нет, - твердо говорит Ник.
– Не ходит. Он умер. Совсем. Умер, чтобы мы были живыми и спасли остальных.

– Откуда ты знаешь?
– Эн смотрит на Ника, и он понимает, что девушка очень недовольна его словами.

– Знаю. Объяснить вот не могу.

– Здесь эта… тоже произошло что-то вроде разрядки двух полей, - пытается объяснить Юсупов.

– И было искажение оптической…

– Не надо, Вилен, - останавливает его Ник.
– Не нашего это ума дела. Но когда-нибудь мы обязательно разберемся, кто, зачем и каким образом это сделал и как нам все это прекратить. А сейчас давайте выдвигаться, нам надо до темноты попасть в Цирк.

Все, кроме Юсупова, сидят на броне - и потому, что внутри тягача нет места, и для того, чтобы удерживать разъезжающиеся по наклонным плитам коробки с медикаментами. Пятый слой, четвертый, третий - червоточина смирилась, она больше не строит козней, не пытается убить проникших в нее людей. Бабай словно бы разрядил какой-то невидимый и неведомый конденсатор, и пока энергия не накопится вновь, червоточина будет относительно безопасной. Относительно, потому что каменные ежи в живых стенах домов никуда не делись, провода все так же танцуют свою беззвучную самбу, и бледно-желтое лицо в окне больничного корпуса все смотрит и смотрит на машины «Скорой помощи» внизу.

Филатова Ник замечает у границы второго слоя. Силуэт в длинном плаще причудливо искажается, и кажется, что он пляшет какой-то народный танец, размахивая руками и приседая. Тягач пробивает полупрозрачную стену и останавливается.

– Что-то случилось?
– спрашивает Ник.

Филатов опускает руки.

– Всё, конец!
– скрипит он.
– Они идут сюда. Они… крестный ход… сюда!

– Кто? Какой еще крестный ход?
– наперебой спрашивают все.

Подойдя к тягачу, Филатов опирается на гусеницу.

– Монах собрал всех. И людей из Цирка, и из других общин. Он сказал им, что здесь, в червоточине, находятся райские врата. И что все, кто хочет спастись, должны идти крестным ходом и просить апостола Петра пропустить их.

– Какого еще Петра?
– Ник спрыгивает на землю.
– Они что там, с ума сошли?

– Хуже. И они несут с собой больных. И умерших.

– Что?
– страшно кричит Цапко.
– Идиоты! Это же стопроцентная вероятность заражения…

– Зачем?
– не понимает Ник.

– Чтобы исцелить и оживить.

– Бред!

Хал растерянно моргает, потом говорит:

– Бред - это там, где мы были, блин.

– Далеко они?
– спрашивает Ник.

Филатов тяжело дышит, у него дергается небритая щека.

– Танковое училище прошли, - скрипит он.
– Через полчаса самое малое будут здесь.

– Идиоты, какие идиоты, - сокрушается Цапко, по-бабьи всплескивая руками.

Он бродит вокруг тягача, нелепый, рассерженный и потерянный одновременно.

– Что же теперь будет?
– громко спрашивает Эн.

– Ничего не будет, - резко поворачивается Цапко.
– Понимаешь, девочка? Ничего… Тотальное заражение. Они там….
– фельдшер машет рукой в сторону города, - уже все покойники. Если не соблюдать карантинный режим, смертность при чуме достигает девяноста процентов.

– И их никак нельзя вылечить?
– напряженным голосом интересуется Ник.

– Если мы провакцинируем всех, изолируем больных и начнем их немедленное лечение, можно будет взять ситуацию под контроль. Но надо…