Маршрут - 21
Шрифт:
Вдруг скрипнула дверца тумбочки. Оля нащупала что-то пыльное внутри и медленно достала, продолжая лежать на кровати. Издался тихонький хлопок. Тоня уже спала и не подозревала, чем занимается подруга. Вот к губам прислонилось холодное стекло и немного алой жидкости стекло по горлу.
Фу, действительно горькое, мерзость.
Так Оля и засыпала. Думала, что это был, наверное, лучший день в жизни за всё время. И уже не сильно её волновала её судьба давно усопших. Ты же живой, ты можешь быть счастливым и дарить счастье. А Тоня мерно посапывала, лежа на пузе и убрав руки под мягчайшую подушку.
Нижний Новгород девчонки преодолели без особых проблем. Набрали на одной из стоянок топлива в канистру и всё на этом. Ничего полезного. Такой же разрушенный город. Но теперь-то настоящая оттепель. Тающие сосульки свисали
Душа пресытилась разрушенными и разорёнными временем городами. Они всё ещё пугали, но отошли на второй план, уступив место тревогам насущным.
Судьба к несчастьям равнодушна.
Воспоминаний полон путь,
Нам усложнять его не нужно -
В надежде светлой наша суть,
Что не устроит самосуд!
Глава 9 Обещание
Москва. Более пятнадцати миллионов жителей. Теснились все, как селёдки в бочке, но радуются — столица как никак. Самые масштабные Парады Победы в ней проводили. Девочки видели такие только сквозь голубой экран, но и так они захватывали дух. Это же не только демонстрация силы, но и простое увековечивание подвига в годах. Гвардейские полки маршировали ровным строем. Левой! Правой! Танки новых модификаций, РСЗО различных видов с десятками ракет на борту, броневики с громадными колёсами и БМП. Лётное представление со сверхзвуковыми истребителями, а перед ними старые покажут, фанерные, которые ещё до них исправно и с честью исполняли свой долг. И всё жужжит, вертится, моторы ревут и рвутся вперёд по Красной Площади. И по земле, и по воздуху! А если говорить о вещах бытовых, то всё очень просто — столица жила сыто. И денег тут зарабатывали больше. С зарплатами могли посоревноваться только пробки, которых в 70-е становилось всё больше.
Но всё приедается со временем и приходит желание уединиться, прям как тот писатель. Уехать куда-то и насладиться летним солнышком, рыбалкой посреди озера, щебетанием птиц, а не в очередной раз копошиться в масле или бумажонках. Не думать о планах, а просто созерцать медленно идущую жизнь вокруг. Оля этим наслаждалась, но Тоня того не очень понимала.
— Оля-я, скукотища-а-а, — утомившись, она лежала, поднявши руку куда-то вверх и чертя в небе круги.
— И чего, станцевать для тебя? Я не умею.
— А ты расскажи что-нибудь!
— Например?
— Ну вот, а ты в деревне бывала? Я вот только один раз, да и у каких-то дальних родственников.
— Да. Бывала. Часто туда ездила.
— Часто, потому что нравилось или потому что заставляли?
— Первое. Я к бабушке с дедушкой ездила.
— Клёво. А я ничего с моей поездки не помню.
— Оно и не удивительно.
— На что это ты намекаешь?
— На то, что ты неугомонная.
— А из тебя слова вытягивать приходиться, — Тоня лукаво улыбнулась, — Мы стоим друг друга.
— Не поспоришь. Ладно, расскажу что-нибудь. Деревня — место, скажу так, специфическое. Вот некоторым она не нравится, другим в сердце западает, главное, что равнодушным никто не уезжает. Там, привыкнув, и встаётся легче, и все жилистее по виду, и девочки сильно краше казались. И ходячих энциклопедий было не найти, все простые такие, влюбчивые, в смысле, вообще ко всем вещам, романтичнее, что ли. В авантюры меня часто звали, а я отказывалась. По-другому в деревне взрослеют — это точно.
— А природа какая там?
— Ты голову высунь повыше и увидишь.
— Не хочу! Я вот лежу и тебя слушаю — мне нравится.
— Я теперь ещё и сказочник для тебя?
— Ну, — Тоня повернулась к Оле и сказала протяжно, — Пожалуйста.
— Ой, так уж и быть, может, сама вспомню чего-нибудь. Природа, значит… Красиво было. С криком петуха встаёшь и идёшь заспанную морду лица умывать. Дедушка уходил
к колхоз работать сразу почти, бабушка по хозяйству, как она говорила, хлопотала. Соловьи поют, воробьи в ветвях смородины чирикают. Листочки у неё такие наливные и яркие были, как яблоки спелые. Если дождь скоро, то над кронами деревьев истребителями носиться ласточки начинали. Сомы на илистом дне побулькивают, туда-сюда щуки зубастые снуют. Коровы пятнистые, жирнючие мычат на всю улицу, и хряки наглые хрюкали так, будто старпом какой-нибудь на корабле заливался смехом. А посреди широкого поля пшеничного, до горизонта простиралось, будто только ты есть и небо — высокое-высокое, ни облачка и солнце голову напекает очень сильно, стоял одним одиноким трактор. Сломанный. Без ковша, двигателя нет, стёкол тоже. Только рычаги и стальной корпус. И на этом самом тракторе мальчишки всегда играли. Помню, одному всыпали ремнём, за то, что тот красную и зелёную краски из амбара слямзил у дедушки. Потом мальчики обшили, если так сказать можно, трактор этот фанерой, швабру, как пушку налепили. Разукрасили его и огромную красную звезду на башне нарисовали, по трафарету. Ровная была и строгая. А сами потом рябиной от других ребят отстреливались. А вот меня пустили, потому что я девочка, наверное. Другим совершенно неинтересно было, а я одна такая. Я на крышу забралась, и дух прям захватило, понимаешь! Вокруг золотая гладь, надо мной большой слепящий шар и чистый небосвод, а подо мной, пускай и воображаемый, а танк! И всё-таки грустно стало очень скоро, потому что мальчики веселились, а мне не с кем было такой красотой поделиться, не понимали они меня, но я не обижалась.Тоня слушала подругу, затаив дыхание.
— И…и…И! Вот представь, целая Октябрьская революция, братство, товарищество, дружба, столько всего! Электричество, водопровод, школы, радио, даже телевизор там были! А поделиться не с кем оказалось. Нет, поделиться я могла, но меня не понимали совсем. Не нашлось никого или я плохо искала. Только бабушка меня немного понимала, но она, как я помню, раньше в партии была, может, поэтому такую черту свою потеряла. Не знаю. А она через столько прошла, столько всего видела! Коллективизацию видела, как шахты новые бурили и заводы воздвигали посреди ничего. Как народы выселяли и многих в Сибирь сослали и всё равно меня такую понимала. Нет, точно понимала, а показывать, наверное, не хотела вовсе. Может, с высоты своего опыта считала, что такое маленькое личное счастье — сущая мелочь, а может, убедила себя в этом. Не могу её винить, тогда точно счастье одного перед жизнью всей страны ничего не стоила. Это правильно, но красиво там было. Очень красиво. Ну, в общем, так, наверное. Да.
— Знаешь, что, Оля. Я тебя заставлю книжку написать. Нельзя такому пропадать!
— Да ну тебя. И вообще, мы в село какое-то почти заехали.
Широкая поляна. Детские качели. К цепям крепилась прогнившая деревянная сидушка, зелёные металлические профили, из которых состояла конструкция. Детская горка тоже не в лучшем состоянии: лестница недосчитывала половину ступенек. Была и карусель, проржавевшая, потерявшая любые надежды закружиться с ребятами на борту вновь. Вокруг полуголые берёзы, с вот только показавшимися светло-зелёными листочками. Безмятежность вновь прервала Тоня.
— А мы что искать собрались? Почти приехали уже.
— Разное. Документы всякие. В Москве что-нибудь точно найдём. Зацепку бы только, — Оля спокойно переключала передачи, когда вдруг увидела движение впереди, — Так, поднимайся давай, идёт кто-то.
— Кто?!
— Кто-то! Я откуда знаю?
Навстречу шла низенькая женщина, чуть выше Тони, лет сорока, в какой-то задрипанной куртке и с охотничьем ружьём позади. Она чуть ли не падала без сил на землю. Впалые щёки, мешки под глазами. Взгляд поникший, лицо будто сползало с черепа, а ноги волочились по земле.
— Тонь, достань пистолет, мало ли что, — Оля медленно высунулась из рубки с винтовкой в руках. — Здравствуйте!
— И вам здравствуйте…
— Вы в порядке? Помочь вам? — Оля цыкнула Тоне напоследок, чтобы та сидела молча, а сама пошла к женщине.
— Помочь?.. Молодая такая. Солдат?
— Э-э, нет…
Не придавая внимания наличию винтовки у собеседника, женщина пристально рассматривала Олю, остановив внимание на бляшке.
— Тогда с кого сняла?
— Ни с кого я ничего не снимала, я не воровка.