Маршрут в прошлое - 2. (Будни НИИ Хронотроники.)

Обо всём этом Фёдоров размышлял, лёжа в своём тайнике. Советник, говоря в специальный микрофон, предупредил его, что они уже на Нидэркирхнерштрасэ и выезжают на Цимерштрасэ, которая сплошь забита автотранспортом – придётся ждать. Спасибо ещё, что сегодня не выходные! Между тем, пребывание в скрюченной позе уже давало о себе знать. Фёдоров включил свет и попытался лечь на спину. Не без труда, но это ему удалось. И всё равно – было неудобно. Хорошо, что машина дипломатическая и пользуется правом внеочередного проезда и без таможенного контроля.

На границе американцы бегло заглянули в салон Мерседеса – там был один советник. И тут американец, в нарушение правил, потребовал дипломата открыть багажник. Не споря с ним. Но изобразив на лице холодную ярость, советник вышел из машины и демонстративно широко поднял не запертую на замок крышку багажника. Американец увидел коробки и пакеты с этикетками „KDW“ и довольно усмехнулся: как же – западная приманка сработала даже на дипломате из „Восточной Зоны“ (ну, не хотелось американским воякам, никак не хотелось признавать суверенную ГДР!).

– Ладно! Проезжай! – грубовато приказал американец дипломату.

Машина медленно пробралась до узкого, едва на ширину одного грузовика, проезда в Восточный Берлин. Пограничник, молодой парнишка, глянул в опущенное со стороны водителя стекло и, приветливо улыбнувшись, сказал:

– С возвращением домой, товарищ дипломат!

– Спасибо, Гюнтер! – столь же приветливо, с неприкрытым облегчением ответил советник. Без какого-либо контроля Мерседес въехал на территорию ГДР.

________________

Движение в Восточном Берлине оказалось куда менее оживлённым, чем в Западном, и советник без затруднений нашёл довольно укромное место для стоянки. Впрочем, особой укромности и не требовалось – стёкла салона сделали тонированными. Дипломат поднял их доверху сразу же после границы. Выбравшись из тайника, Фёдоров пару минут не мог разогнуться.

– Что, радикулит? – заботливо спросил советник.

– Нет. Просто… просто всё затекло, – ответил Фёдоров.

Потом он уселся впереди, рядом с советником, сорвал парик, отклеил усы и с остервенением протёр лицо влажной, пропитанной одеколоном, салфеткой. Достав из портфеля, переданного ему резидентом, паспорт, Фёдоров раскрыл его: Петер Хопфауф, гражданин СССР, место рождения – Акмолинск Казахской ССР, фотография похожа. В общем – всё в порядке. Оставался последний этап – три четверти сотни километров до границы ПНР и транзит через Польшу.

– Ну, как – до вокзала подбросите? – спросил Фёдоров у советника.

– Конечно! И в поезд вас посажу! Это входит в мои обязанности… дорогой „родственник“! – ответил советник, – Кстати, меня зовут Фридрих, это моё настоящее имя.

– Тогда – вперёд, мой дорогой Фридрих!

Во время обратного пути Фёдоров – Хопфауф ни на минуту не расставался с портфелем, а на ночь положил его себе под голову, повозившись перед этим с подушкой: она якобы показалась недостаточно пышной. Впрочем, попутчик у Фёдорова до самой Варшавы был всего один, а там подсела ещё пара пассажиров – каких-то инженеров, командированных на Урал. Дорога прошла спокойно. Ни первый попутчик (гражданин ГДР), ни поляки не проявляли по отношению к Фёдорову никакой подозрительной активности. Впрочем, возвращаясь из вагона-ресторана, Фёдоров случайно услышал, что поляки всё-таки поинтересовались у его первого попутчика, а кто же это с ними едет, такой неразговорчивый. Тот ответил:

– Не знаю! Знаю только, что советский и что его усаживал в поезд наш дипломат – видел, как он его высаживал на вокзале из роскошного дипломатического мерседеса…

– Ааа… Дипломат… Ну, тогда шутить с ним, пожалуй, не стоит, – сказал один из поляков.

Но до Москвы Фёдоров-Хопфауф с этими попутчиками не доехал. В Бресте в вагон вместе с пограничниками вошёл человек, которого Фёдоров отлично знал в лицо. Поздоровавшись, тот предложил Фёдорову выйти из купе. И там, в коридоре, пока пограничники проверяли документы у его попутчиков, дал Фёдорову записку. Руку Шебуршина Фёдоров узнал сразу. В записке говорилось, что его личный помощник командирован в Брест специально для того, чтобы встретить Фёдорова и вылететь с ним немедленно в Москву с военного аэродрома.

– Ну, что же, поехали! – сказал Фёдоров, возвращая курьеру записку.

– Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант! – тихо ответил посланец.

________________

Семейные будни.

В пятницу, первого июля 1988 года ближе к концу официального рабочего дня в кабинете директора НИИ хронотроники АН СССР мягко зазвонил телефон . Фёдоров машинально взглянул на часы – было шестнадцать пятьдесят две. Всего в кабинете академика стояло четыре телефонных аппарата. Все они были производства Рижского завода ВЭФ, но разного цвета: красный – для закрытой связи с Москвой, точнее – с генералом Шебуршиным; зелёный – телефон закрытой линии связи с начальником областного УКГБ генерал-майором Сорокиным; желтоватый аппарат внутренней институтской линии и, наконец, голубой аппарат – единственный с кнопочным набором, – подсоединённый к телефонной сети Калининградской области. И хотя каждый из аппаратов звонил своим собственным неповторимым тоном, звонок ещё дублировался миганием лампочек, вмонтированных в аппараты. На этот раз звонил зелёный телефон. Академик поднял трубку и уважительно, приветливым тоном произнёс:

– Слушаю вас, Анатолий Николаевич!

Фёдоров формально был старше Сорокина и званием, и положением в должностной иерархии системы государственной безопасности страны, но младше возрастом и стажем работы в „органах“. Он всегда отдавал себе отчёт в подобных делах, когда общался с теми или иными должностными лицами. Кроме того, у Алексея Витальевича был какой-то особый дар находить верный тон и мгновенно устанавливать с людьми добрый психологический контакт. Видимо, помогли этому и упорные занятия „по системе профессора Мессинга“. Но в общении с генералом Сорокиным – начальником Калининградского областного управления КГБ имелся ещё один фактор, помогший Фёдорову – этому „варягу из Москвы“ – установить прочный, проникнутый дружескими чувствами, контакт: Фёдоров слишком хорошо помнил, как в той, преодолённой реальности в 1991 году генералу Сорокину было инсцинировано самоубийство. Не смог тогда генерал изменить присяге и начать служить входившему во власть проамериканскому режиму Ельцина. Не смог, не выполнил приказ, к тому же – посмел открыто и чётко объяснить причины своего неподчинения. Теперь генерал Сорокин подключен к интенсивной разведывательной деятельности Центра (как называли главную „контору“ в Москве) и работал по ФРГ.

Конечно, Сорокин не был посвящён в факты изменения реальности, но знал, что близится решающий этап Третьей мировой информационно-психологической войны. И не просто знал, но сумел внедрить нескольких своих человек в мондиалистские структуры, действующие на территории Западной Германии. Особенно удачно действовал капитан (впрочем, уже майор) Пшеничный, сумевший – не без содействия Фёдорова – внедриться на самый верх одной „общественной организации“. Организация эта на деле была местным (германским) подразделением СМО – „Совета по международным отношениям“. За добычу разоблачительных сведений и звукозаписи сверхсекретного совещания СМО Пшеничный, едва получивший звание капитана, был аттестован на присвоение очередного звания и удостоен ордена Боевого Красного Знамени.

Однако, данная операция и заочное чествование калиниградца-разведчика завершились более месяца назад, так что, Сорокин, конечно же, звонил по какому-то иному вопросу. Так и оказалось:

– Вот какое дело, Витальич: Виктория сегодня одержала викторию… В общем, отлично защитила диплом. Ну, ещё там был один из наших – бывший помпрокурора. Так, говорит, никогда такого блистательного выступления, таких знаний не встречал. Короче, она по заслугам получит не только красный диплом, но и старшего лейтенанта – согласно нашей инструкции…