Марта и полтора убийства
Шрифт:
– Побаивается? И правильно делает. Она мне не нравится.
– Почему? – изумляюсь я. Вот еще новости, мы с Никой с первого класса дружим, мама знает ее сто лет.
– Она плебейка, понимаешь? – говорит мама и, допив чашку, ставит ее в раковину. – Все, я побежала. Люблю тебя.
Я слышу ее удаляющиеся шаги – по дорожке, у ворот, по гравию на улице. Потом шаги затихают, я сижу в тишине над своим черным чаем. Плебейка – это, кажется, означает, что человек невоспитанный и плохо образованный. Слово противное. Только противные люди такие слова про других говорят. А тут моя собственная мама.
Я сижу, сижу, чай остыл. С чердака, облокотясь о перила, сползает Ника. Волосы у нее похожи на разворошенный стог сена. Вокруг глаз черные разводы.
– Енот! – восклицаю я и прыскаю со смеху.
– Чего? – устало переспрашивает Ника, потирая кулаками сморщенную мордочку.
– Ты енот, погляди на себя в зеркало!
Она подходит на неверных ногах к висящему на стене зеркалу, смотрит в него и начинает смеяться.
– Иди умойся, я пока чайник поставлю, – говорю я ей добродушно.
Про мамины слова я уже забыла.
Днем на реке вновь повернуться негде. Папам и мамам только завтра на работу, и они спешат накупаться до посинения вместе со своими мальками. Мы с Никой ныряем, но мало и вяло, нас обеих гнетет легкое похмелье. Приходит четверка рабочих и с ними долговязый Максим. Как и рабочие, плавок он не имеет, купается прямо в джинсовых шортах. Максим неловко разбегается и летит кривым солдатиком в воду, согнув острые колени и растопырив руки. Выныривает, широко разинув рот, и кричит в восторге Рустаму:
– Ледяная!
Рустам, близоруко щурясь, подходит к лесенке и спускает вниз одну ногу, нашаривая ступеньку.
Плавает Максим лучше, чем прыгает, – кролем, ровно и быстро, с сильными красивыми гребками.
– Ничего так, – замечает Ника.
Вылезши из воды, Максим направляется к нам, здоровается. Встает немного на расстоянии – вроде бы и не рядом, чтобы не навязываться, но достаточно близко, чтобы вступить в разговор, если мы пожелаем его начать.
– У тебя что, плавок нет? – начинаю я.
Максим переступает с ноги на ногу, перемещаясь таким образом немного ближе к нам:
– Есть, но они дебильные.
Мне нравится его честность – мог бы сказать, что забыл в Москве.
– А что это за история с номерами? – спрашивает Максим. – Сархад сегодня рассказал, я ничего не понял.
Переглянувшись, мы с Никой отступаем немного назад, подальше от купальщиков, и делаем Максиму знак, чтобы он попятился вместе с нами. Понизив голос, рассказываем ему о противозаконных занятиях Петра и Леонида. Максим удивленно присвистывает.
– С номерами, курами и холодильником я не понял, зачем это и для чего.
Что тут непонятного, думаю я, похулиганить можно без всяких «зачем» и «для чего», чаще всего так и происходит.
– Но с машиной, которая сюда приехала, это имеет смысл, – продолжает Максим.
Он вдруг трясет в воздухе пальцем и восклицает:
– У меня идея!
Мы не успеваем спросить, что за идея, – он срывается с места, бежит к мосткам и каракатицей бухается в воду. Вынырнув, двумя гребками возвращается, выскакивает на мостки и, лавируя между детьми и взрослыми, бежит к греющимся на солнце Рустаму и Сархаду. Обняв их за плечи, Максим
что-то торопливо им говорит, они слушают, потом энергично кивают, и все трое быстрым шагом уходят с реки, крикнув Валере и Николаю, что скоро вернутся.– Куда это они? – удивленно хмыкает Ника. – А он прикольный, скажи?
Я пожимаю плечами.
Рустам, Сархад и Максим возвращаются минут через двадцать. Максим и Сархад несут на плечах толстенную трубу – метра полтора длиной. Идущий впереди Рустам несет лопату и кувалду. С усилием сбросив трубу в крапиву, Сархад и Максим потирают плечи и обсуждают, кто будет копать первым. Максим настаивает, что он, с ним соглашаются.
Дети и взрослые окружают место действия и наблюдают, как Максим, Сархад и Рустам копают по очереди глубокую яму. Когда яма готова, рабочие ставят в нее трубу вертикально, бьют по ней кувалдой, а Максим говорит, обратившись к собравшимся:
– Надо накидать в трубу камней, чтобы она была тяжелая и ее никто не мог обратно выдернуть.
Собравшиеся смотрят на него с вежливым любопытством.
– Тут ниже по течению камни есть, – говорю я. – Там, где когда-то мельница была.
– Это где я рыбу ловлю? – спрашивает какой-то мальчик.
– Это где мелко, – отвечает мама-панк.
– Да, это там, – подтверждаю я.
– Это где я рыбу ловлю, – настаивает мальчик.
– В общем, кто хочет помочь, – громко говорит Максим, – несите камни!
Несколько детей, переговариваясь, трогаются с места. Мы с Никой, обменявшись кивками, идем следом. Дети бредут медленно и лениво, срывая травинки и засовывая их в рот.
– Ну вас совсем разморило! – восклицает Ника и, обогнав детей, вприпрыжку скачет по тропинке.
Мне неожиданно становится весело, и я тоже скачу вслед за ней.
Таскать камни оказалось делом не таким легким – труба была прямо-таки бездонная. Мы килограмм сто в нее накидали, прежде чем она заполнилась доверху. Максим бегал за камнями вместе с нами, а Рустам и Сархад еще и основание трубы обложили камнями, насыпали сверху земли и утрамбовали.
– Может, цемент? – предложили они.
– Если все же выкопают, зальем цементом, – сказал Максим. – Пока так.
Ника зашептала мне в ухо: «Сколько ему лет, не знаешь?» Я, уже порядком уставшая от возни с камнями, громко спросила:
– Сколько тебе лет?
Максим застеснялся и замахал руками туда-сюда, как на физре перед прыжком в длину.
– М-м, шестнадцать.
– Шестнадцать, – повернувшись к Нике, громко повторила я.
– Да ладно тебе, – со смущенным хихиканьем шепнула мне Ника.
Втрескалась она, что ли, в этого Максима? У нее Тиша есть.
– А весишь-то на все восемь, – говорю я Максиму и тут же об этом жалею.
У него недоуменно вытягивается лицо, цитату из «Карлсона» он явно не узнал.
– Nevermind, – устало машу я рукой. – Шутка не удалась.
– Ага, – говорит Максим, глядя на меня как на сумасшедшую. – Пойду искупаюсь.
Он идет к мосткам – не разбегается, а просто шагает по ним и, когда они кончаются, падает в реку. Я тоже иду купаться – надо смыть пот и пыль. Ника обгоняет меня и прыгает бомбочкой, чтобы как следует меня обрызгать.