Мартин Хайдеггер - Карл Ясперс. Переписка, 1920-1963
Шрифт:
Касательно бесперспективности надежд на гейдельбергскую внештатную профессуру [27] я уже был должным образом осведомлен благодаря косвенному замечанию Афры Гайгер в письме Карлу Левиту. У меня нет задатков для охоты за местами — но поскольку в Гейдельберге для меня открывалась уникальная возможность, я, понятно, был в ней заинтересован. Прежде всего я радовался за свою работу, которая стала бы "свободнее" и раскованнее". Атак по-прежнему живу под внутренним и внешним гнетом, но при том обладаю одним важным благом: мне не нужно втискивать свою работу в рамки бюрократических предписаний, я направляю ее согласно собственным необходимостям.
[27]
Должность внештатного профессора, которую занимал Ясперс. См. прим. 22 к письму [7] Ясперса от 1.8.1921.
После моего отъезда из Фрайбурга там — судя
Я рад за Вас, что все получилось так благополучно и Вам не понадобится просить о переводе.
[28]
Маннгейм Карл (Mannheim, Karl; 1893–1947) — социолог. В 1926–1930 гг. — докторская диссертация в Гейдельберге, затем место ординарного профессора во Франкфурте-на-Майне, откуда он в 1933 г. эмигрировал в Великобританию. Область специализации: социология знания.
Вот теперь наконец Вы сможете по-настоящему "развернуться".
Сердечный привет всей Вашей семье,
Ваш Мартин Хайдеггер.
[9] Мартин Хайдеггер — Карлу Ясперсу
Фрайбург-им-Брайсгау, 27 июня 1922 г. Дорогой г-н Ясперс!
Сердечно благодарю Вас за любезную пересылку Вашего труда [29] . Мой ответ задерживается, поскольку на Троицу во время каникул я прихворнул и лишь теперь вновь начинаю работать.
Сперва должен сознаться: из Стриндберга не читал ничего, Ван Гога в подлиннике не видел ни разу. Правда, с письмами знаком.
[29]
Работа Ясперса "Strindberg und van Gogh. Versuch einer pathogra-phischen Analyse unter vergleichender Heranziehung von Swedenborg und H"olderlin", Bern 1922.
Ваша философско-научная позиция выражена в этом труде еще яснее, прежде всего начиная с той страницы, где Вы пытаетесь позитивно вписать каузально-психическое в старом смысле в мир духовно-исторический.
В основе этой задачи лежит вопрос: как "встроить" эту область, напр, шизофренического, в сущностно единую понятийно-категориальную пронизанность жизни по ее бытийному и предметному смыслу. В этом виде вопрос поставлен еще по-старому. Упомянутое предметное как раз и не следует понимать как "сферу", "область" с неопределенным бытийным характером. Необходимо отказаться от предметного и конкретного характера, которым снабдила эти феномены прежняя научная установка, и придать им понятийно-категориально тот смысл, какой они имеют, поскольку они суть нечто и как таковые являются подвижностями в "Как" основополагающего смысла фактичности (формально: бытийного смысла) жизни. Необходимо прояснить, что значит — со-образовывать бытие человека, участвовать в нем, иными словами, необходимо изначально выявить и категориально определить бытийный смысл жизни, бытия человека. Психическое не есть нечто такое, что человек "имеет", осознанно или неосознанно, а нечто такое, что он есть и что им "живет". То бишь принципиально: есть предметы, которых человек не имеет, но которыми "является", притом еще и такие, чье "Что" покоится в "что они суть"; точнее: старое онтологическое различение "Was-" и "Dasssein" недостаточно не только содержательно, но имеет начало, в смысловую область которого не входит доступный ныне бытийный опыт жизни (говоря короче: "исторического") и его бытийный смысл.
Старую онтологию (и вытекающие из нее категориальные структуры) необходимо создать совершенно заново — если всерьез подойти к задаче постичь и направить собственно нынешнюю жизнь в ее основополагающих интенциях. Наша философия более не способна даже понять то, чего в своей области достигли для себя греки, не говоря уже о том, чтобы мы имели хоть какое-нибудь представление о том, что значит добиться того же и только того же в нашей области; это, однако, не означает обновлять Платона или Аристотеля либо восхищаться античностью и твердить, будто греки знали уже все самое важное.
Требуется критика всей прежней онтологии, самых ее корней в греческой философии, особенно Аристотеля, чья онтология (хотя уже само это понятие не годится) у Канта и у Гегеля жива ничуть не меньше, чем у какого-нибудь средневекового схоласта.
Но эта критика требует принципиального понимания реальных проблем греков исходя из мотивов и установок их подхода к миру, способа их обращения к предметам и осуществленного при этом формирования понятий. Решить эту задачу — только как предварительную — конкретно и четко, даже хотя бы ясно ее сформулировать, весьма трудно. И если всерьез постоянно и живо держать
ее в поле зрения, рассматривая вопрос экспликации бытийного смысла жизни как того самого предмета, каковой мы суть, а тем самым всякое общение и всякая озабоченность — всякое душевное движение как забота в предельно широком смысле, тогда уже само внутреннее уважение к предмету, с которым имеешь дело при философствовании, не позволит тебе делать какие-либо заявления только ради того, чтобы их опубликовали.Либо мы всерьез относимся к философии и ее возможностям как к принципиальному научному исследованию, либо мы как люди науки впадаем в глубочайшее заблуждение, продолжая барахтаться в произвольно выхваченных понятиях и наполовину проясненных тенденциях и работая только на потребу.
Выбрав первое, выбираешь опасность поставить на карту все свое "внешнее" и внутреннее существование, заведомо зная, что успеха и результата этого не увидишь.
Без всякой сентиментальности я отдаю себе отчет в том, что для философа как ученого возможен лишь первый путь. Это вещи, о которых не говорят и которые в беседе вроде нынешней лишь обозначают. Если не удастся позитивно и конкретно пробудить такое сознание у молодежи, то вся болтовня о кризисе науки и тому подобном так болтовней и останется. Если нам самим не ясно, что такие вещи мы, сами их и формируя, должны показать молодежи на собственном живом примере, то у нас нет ни малейшего права жить в научном исследовании.
В контексте задачи по созданию изначальной категориальной структуры предмета "жизнь" я вполне осознал принципиальное значение исследований, в которых Вы стремитесь встроить шизофреническое и тому подобное в бытийный смысл жизни.
На этом конкретном пути можно выявить невозможности, заключенные в проблематике изолированного, свободно парящего сознания.
Нельзя postfestum* ввести "низкую" реальность и приклеить тело к духовным актам (даже у негров нет таких представлений о человеческом существовании, какие в ходу у нынешней научной философии). Однако сегодня в философии все поставлено на голову, спрашивать философа о его принципиальной позиции считается "некорректным", остается лишь вдосталь критиковать второстепенные вещи. Насколько я знаю, во времена Платона и Аристотеля было наоборот. Покуда не решишься вступить в эту принципиальную борьбу, в эту схватку не на жизнь, а на смерть, находишься вне науки. Имеешь, конечно, прекрасный учебный процесс и каждый семестр дурачишь несколько десятков человек одним только безразличием, с каким сам относишься к принципам и взаимосвязям собственных научных выводов.
Ваша работа еще больше прояснила мне, что в критике психологии мировоззрений Ваши исследования отмечены позитивной тенденцией и находятся на верном пути.
И это укрепляет во мне сознание редкого и самобытного боевого содружества, которого я нигде больше — в том числе и теперь — не нахожу.
Я желаю только, чтобы Вы без ущерба для объективности подошли к делу еще решительнее. Излишняя осторожность Вам совершенно не нужна.
* Задним числом (лат.).
Я также все яснее вижу, что моя "Критика психологии мировоззрений" недостаточна — пока слишком мало позитивна. Я уже расширил ее, многое вычеркнул и написал заново. Собираюсь опубликовать новый вариант, по возможности параллельно с "Интерпретациями к Аристотелю", которые начнут печатать этой осенью в "Ежегоднике" [30] . Главную роль для меня играет опасение, что Вашу книгу хотя и много читают и продуктивно используют, однако ж особая возможность ее воздействия в нынешней философской возне остается незамеченной и невостребованной. Выйдет ли в скором времени второе издание?
[30]
Этот план не осуществился.
Поскольку при сегодняшних обстоятельствах даже короткие поездки для меня исключены, навестить Вас я не сумею.
Но надеюсь, что в ближайшее время Вы сами вновь окажетесь в наших краях.
Сердечный привет всей Вашей семье,
Ваш Мартин Хайдеггер.
[10] Карл Ясперс — Мартину Хайдеггеру
Гендельберг, 2 июля 1922 г.
Дорогой г-н Хайдеггер!
Огромное спасибо за Ваше письмо! Особенно благодарю Вас за дружеское отношение и за то, что Вы воспринимаете нас как "боевое содружество", — при всех Ваших осторожных нападках и уколах это было мне приятно. Тем больше мне хочется, чтобы мы как-нибудь смогли обстоятельно поговорить. Может быть, все-таки удастся в не слишком отдаленном будущем.
Очень рая, что намечается выход Вашей интерпретации Аристотеля (недавно мне уже говорил об этом один студент из Фрайбурга). Не только потому, что мне хочется почитать что-нибудь новое из Ваших работ, но и потому, что от таких публикаций зависит если и не внутренняя, то по крайней мере внешняя судьба, о которой мы говорим, — прежде всего для Вас, поскольку кое-кто питает к Вам лично большое доверие и теперь только и ждет появления "каких-нибудь результатов". Об этом и обо всем том, что в этой связи можно сказать в этическом и социологическом плане, мы уже говорили ранее.