Мартин Иден

За сонет о Стивенсоне он умудрился извлечь два доллара от одного бостонского издателя, который не любил развязывать свой кошелек. Остроумная поэма в двести строк «Пери и жемчуг», только что законченная Мартином, очень понравилась издателю журнала в Сан-Франциско, печатавшегося по заказу одной крупной железнодорожной компании. Когда же издатель написал ему об этом, предлагая в виде гонорара бесплатный проезд по железной дороге, то Мартин спросил его, может ли он передать свое право другому лицу. Оказалось, что это невозможно, и так как Мартин не мог перепродать билет, то он попросил вернуть ему рукопись, что редактор и исполнил, выразив ему свое сожаление. Мартин тотчас же отослал ее в журнал «Шершень», издававшийся одним блестящим журналистом, который сразу завоевал популярность среди лучших журналов. Однако звезда «Шершня» начала меркнуть еще задолго до рождения Мартина. Издатель обещал Мартину пятнадцать долларов за его поэму, но когда она была напечатана, он, по-видимому, забыл об этом. Не получая ответа на свои письма, Мартин отправил сердитый запрос и получил письмо уже от нового издателя, который холодно извещал его, что он снимает с себя всякую ответственность за недоработки старого издателя и что «Пери и жемчуг» ему лично совсем не нравится.

Однако самое жестокое оскорбление нанес Мартину чикагский журнал «Глобус». Мартин долго удерживался и не посылал «Песни моря», пока голод не заставил его, наконец, сделать это. Отвергнутые чуть ли не дюжиной разных журналов, стихотворения эти попали, наконец, и в редакцию «Глобуса». Сборник состоял из тридцати стихотворений, и Мартин должен был получить по доллару за каждое. В первый же месяц были напечатаны четыре стихотворения, и он тотчас же получил чек на четыре доллара, но когда он просмотрел журнал, то пришел в ужас от искажений, которым они подверглись. В некоторых случаях были изменены названия. Но все это было ничто по сравнению с искажениями, которым подверглись самые стихотворения. Мартин скрежетал зубами, потел и хватался руками за голову. Целые фразы, строчки и стансы были выброшены, перепутаны или изменены до неузнаваемости. Иногда его собственные строфы заменялись чужими. Он не хотел верить, что здравомыслящий редактор мог совершить что-либо подобное, и решил, что поэмы его были, должно быть, искалечены рассыльным или стенографом. Мартин немедленно написал издателю, чтобы он прекратил печатание его стихов и возвратил их ему. Но, несмотря на неоднократные просьбы, требования и угрозы, издатель не откликался. Это безобразие продолжалось месяц за месяцем, пока все тридцать стихотворений не вышли в свет, и из месяца в месяц Мартин получал чеки за те стихи, которые появились в последнем номере журнала.

Несмотря на все эти неудачи, воспоминание о чеке в сорок долларов, полученном от «Белой мыши», поддерживало Мартина, хотя ему все больше и больше приходилось заниматься теперь ремесленной работой. Он нашел возможность зарабатывать в сельскохозяйственных и промышленных журналах, попытался проникнуть в религиозные еженедельники, но с ними иметь дело оказалось невыгодно: тут легко можно было умереть с голоду. В критическую минуту, когда черный костюм снова был заложен, Мартину опять несколько повезло на конкурсе, устроенном местным комитетом республиканской партии. Конкурс состоял из трех номинаций, и он оказался победителем во всех, горько насмехаясь над самим собой и над тем, что жизнь заставляет его прибегать к таким уловкам, чтобы добывать себе кусок хлеба. Его стихотворение получило первую премию в десять долларов, его боевая песнь — вторую, в пять долларов, а статья о принципах республиканской партии — первую премию в двадцать пять долларов, что очень обрадовало его, пока он не явился за получением денег. Что-то произошло в республиканском комитете, и хотя в числе его членов были один богатый банкир и сенатор Штата, денег не оказалось. Пока длились переговоры, он доказал, что понимает также и принципы демократической партии, ибо удостоился первой премии за свою статью на таком же конкурсе, объявленном этой партией. Кроме того, на этот раз он получил и деньги, двадцать пять долларов. Но сорока долларов, присужденных на первом конкурсе, он так никогда и не увидел.

Поскольку теперь он мог видеться с Рут только урывками, а путешествие из северного Окленда к Морзам и обратно отнимало слишком много времени, Мартин решил выкупить велосипед и оставить вместо него ростовщику свой черный костюм. Велосипед не только служил ему для физических упражнений и сберегал время, но также давал возможность видеться с Рут. Короткие парусиновые брюки и старый свитер могли сойти за довольно приличный велосипедный костюм и позволяли ему таким образом кататься с Рут. Он все равно не мог уже видеться с ней в ее собственном доме, ибо миссис Морз усердно вела свою кампанию развлечений. Люди, которых он встречал у Морзов и на которых еще недавно смотрел снизу вверх, теперь раздражали его. Они уже упали в его глазах. Тяжелые обстоятельства, разочарования и усиленная работа сделали его нервным и раздражительным, и разговор с такими людьми доводил его до бешенства. Он не переоценивал себя и сравнивал свой ум не с ограниченным умом этих людей, а с умами тех мыслителей, произведения которых с удовольствием читал. Он ни разу не встречал в доме Рут ни одного человека с широким кругозором, за исключением профессора Колдуэлла, да и того он видел там лишь один раз. Все же остальные были люди ограниченные, ничтожные, поверхностные, узкие догматики и невежды. Особенно поражало его их невежество. Почему они такие? Где же их хваленое образование? Ведь они имели в своем распоряжении те же книги, которые читал он. Как случилось, что они ничего из них не извлекли?

Он знал, что существуют великие умы, глубокие мыслители; доказательством этому служили книги, те книги, которые подняли его выше уровня Морзов. И он знал, что в мире существуют более высокие умы, чем те, которые он встречал в кругу Морзов. Он читал также английские романы из светской жизни, в которых мужчины и женщины беседовали о политике и философии. Он читал и о салонах больших городов даже в Соединенных Штатах, где ум и искусство сочетались в гармоничное целое. Прежде он думал, по наивности, что все люди высших классов, живущие в хороших условиях, непременно отличаются большим умом и стремлением к красоте. Культура и крахмальные воротнички являлись для него синонимами, и он ошибочно полагал, что университетское образование и знание — это одно и то же.

Ну что же, он будет прокладывать себе дорогу вперед и вверх и возьмет с собой Рут. Он горячо любил ее и твердо верил, что она может блистать всюду. Он ясно видел отпечаток, который наложило на него прежнее окружение, и понимал, что то же самое произошло и с Рут. У нее не было возможности развиваться в нужном направлении. Книги на полках ее отца, картины на стенах, ноты на рояле — все это была лишь одна видимость. Настоящей литературы, настоящей музыки, настоящей живописи Морзы и им подобные не понимали и не чувствовали. Но еще важнее всего этого была сама жизнь, что касается ее, тут они были безнадежными и непроходимыми невеждами. Несмотря на маску либерального свободомыслия, они все же на два поколения отстали от современной науки. Их мышление отдавало средневековьем, а взгляды на вселенную и на происхождение жизни поражали его своим сходством с метафизическим мировоззрением, столь же древним, как пещерный человек, пожалуй, даже еще древнее. Это был тот же процесс мышления, который заставлял первого обезьяноподобного человека ледникового периода бояться темноты и внушал первому иудею мысль о том, что Ева создана из Адамова ребра. Он же внушил Декарту мысль построить идеалистическую систему вселенной на основах собственного ничтожного «я». А одно британское знаменитое духовное лицо, с таким же мышлением, осмеяло процесс эволюции в сатире, столь уничтожающей, что она вызвала всеобщий восторг и запечатлела его имя на страницах истории.

Так думал Мартин, и чем больше он думал, тем яснее становилось ему, что разница между адвокатами, офицерами, дельцами и банковскими служащими, с которыми он сталкивался теперь, и представителями рабочего класса, которых он знал раньше, заключается, в сущности, только в пище, одежде и окружающей их среде. Несомненно, что и тем и другим не хватало чего-то большего, что он находил в книгах и ощущал в самом себе. Морзы показали ему то лучшее, что могло дать их социальное положение, и он не видел в этом ничего особенно соблазнительного. Будучи сам нищим и рабом своих кредиторов, он все же сознавал себя выше всех тех, кого встречал в доме Морзов, и когда он снова выкупил свой единственный приличный костюм и явился к ним, то чувствовал себя в их обществе, как принц, вынужденный жить среди пастухов.

— Вы ненавидите социалистов и боитесь их, — сказал он однажды Морзу за обедом. — Но почему? Ведь вы не знаете ни их, ни того, к чему они стремятся.

Разговор принял это направление благодаря миссис Морз, которая подчеркнуто уважительно отозвалась о мистере Хэпгуде. Мартин особенно ненавидел кассира и буквально выходил из себя, как только речь заходила об этом пошлом болтуне.

— Да, — сказал он, — Чарли Хэпгуд, что называется, делает карьеру. Кто-то говорил мне об этом. И это правда. Он будет когда-нибудь сидеть в губернаторском кресле и даже — кто знает, может быть, попадет в сенат Соединенных Штатов.

— Почему вы так думаете? — спросила миссис Морз.

— Я слышал его речь во время избирательной кампании. Она была так благоразумно глупа, так шаблонна и в то же время так убедительна, что лидеры должны считать его вполне надежным и безопасным человеком. Банальность же соответствует ограниченности заурядных избирателей. А ведь вы знаете, конечно, что каждому человеку лестно услышать с кафедры свои собственные мысли.

— Я почти убеждена в том, что вы завидуете мистеру Хэпгуду, — вставила Рут.

— Боже сохрани! — Ужас, отразившийся на лице Мартина, возбудил неудовольствие миссис Морз.

— Ведь вы не хотите же сказать, что мистер Хэпгуд глуп? — спросила она ледяным и враждебным тоном.

— Он, конечно, не глупее всякого заурядного республиканца, — ответил Мартин, — или демократа. Все они глупы, за исключением хитрых, но таких немного. Единственные умные республиканцы — это миллионеры и те, кто сознательно прислуживает им. Эти, по крайней мере, знают, с какой стороны хлеб у них намазан маслом.

— Я республиканец, — шутливо заметил мистер Морз. — Куда же вы причисляете меня?

— О, вы бессознательный прислужник.

— Прислужник?!

— Ну да. Вы трудитесь для трестов. Вы не имеете практики в рабочей среде или в уголовном мире. Ваш доход не зависит от мужей, истязающих своих жен, и от карманников. Вы получаете свои средства к жизни от людей, распоряжающихся судьбами общества, а кто кормит человека, тот и является его хозяином. Да, вы их прислужник. Вы заинтересованы в защите интересов капиталистических организаций, которым вы служите.