Мартовские коты. Сборник

– Ах, не протянешь! – совсем уж рассердилась Мира. – Вот сейчас выверну тебе твои мешки из-за щек и посмотрим, чем ты там пробавляешься!

– Да идите вы все к кошкиной матери! – принялся откровенно хамить хомяк. – Что я вам тут, клоуном нанялся? Устроили шоу за стеклом. Уйду в дуршлаг жить – пожалеете!

И принялся зачесывать челку из-за ушей на лоб.

– Можно и в дуршлаг, – смягчилась Мира, – только я тебе там картонку постелю. А то проваливаться будешь. Хвостик-рисинка.

«И мыть тебя, дурака, удобно будет», – подумала тут же про себя. Подхватила банку и отнесла обратно на подоконник.

Дождавшись, когда останется в кухне один, хомяк запустил холеную розовую ручку под газетный ковер и извлек крошечный кремень. Сказал: «Курну, и на боковую», и удовлетворенно выкатил раскисший хабарик из-за щеки.

Дурные наклонности

У хомяка в голове мгновенно помутилось и закипело. На секунду он потерял сознание, но, очнувшись, решил не вставать, а еще минутку полежать посреди кухонного стола брюшком вверх, распластав руки во все четыре стороны света. Хомяк чувствовал, как сквозь него проходят и скрещиваются параллель с меридианом, и осознавал, что именно он стал причиной их пересечения. Однако держать свою значимость внутри себя было не в его характере, и он, повернувшись на бочок и подперев ручкой голову, принялся оглядываться в поисках предмета, к которому не стыдно было бы приложить сверхъестественную длань. Заприметив в зыби окружающего сахарницу, похожую на китайский фонарик, хомяк встал и по синусоиде отправился к ней.

– Э-ге-гей, марамоец, погоня-ай! – распевал хомяк, веселя и подначивая себя.

Путь к сахарнице был долог. Иногда синусоида заносила хомяка на самый край стола, и снизу на него взглядывала мимикрирующая под песочного цвета кафель бездна. Тогда он с бесшабашной смелостью усаживался на краю пропасти и, по-американски положив ногу на ногу, то и дело заваливаясь вбок, принимался швырять вниз хлебные крошки.

– Это победа духа над материей! – пояснял хомяк свои экзерсисы насупившейся бездне. – Слыхала, дура?

В очередной попытке добрести до заветного красного фонарика, наполненного магическими кристаллами, хомяк задумался – кто дура? Взбудораженное болотце подсознания услужливо выдало хомяку слайды из детства. Вот его папаша качается на миниатюрных каруселях с куском моркови в руках. Слышен его залихватский смех и сразу затем – глухой звук падения тельца в опилки. Докатался. Вот мама прячет едва родившегося хомя-чонка в темном углу и присыпает ветошью. «Отец-то не ровен час закусить вздумает...» – приговаривает она. Вот жирные руки с ногтями-тарелками тянутся к хомячонку, закрывшему глаза в попытке усомниться в реальности происходящего, и гадкий голос приговаривает: «Вот этот, этот хоро-шенькый». А вот Мира. Смотрит, как всегда, через стекло, поэтому выглядит как белая тупая рыба... Хомяк стряхнул с себя пустопорожнюю фрейдов-щину, но так активно и с такой амплитудой, что немедленно шлепнулся.

Падение отрезвило его. Он понял, что за время блужданий не приблизился к сахарнице и на сантиметр. В коридоре слышались шаги и ненасытное мявканье. Хомяк по хозяйственному наитию сунул под мышку валяющийся рядом ватный клок и приготовился к телепортации в банку.

– Вот и малюточка! – засюсюкала Мира, поднимая хомяка в холодных ладошах. Хомяк привычно ощутил, как исчезает из-под ног надежная опора, и вдруг уткнулся носом в Мирин нос. В хомяке взыграл волокита. Не долго думая, он задорно укусил этот нос, но когда собрался было уж подбочениться и игриво зашевелить бровями, чтоб Мира окончательно признала в нем дамского угодника, вдруг понял, что оглушен Мириным визгом и уже летит куда-то в тартарары.

Утром хомяк в очередной раз пожалел, что ему в банке не полагается поилка. Яблочные огрызки ничегошеньки от жажды не спасали, спать было невозможно, кричать – нет сил. За стеклом возникла Мира с поцарапанным носом.

– Сволочь! – незаслуженно оскорбила она хомяка. – Сволочь! Мне теперь уколы будут делать. Сорок уколов в живот от бешенства, мерзавец. Шлемазл. Ты лишил меня лица!

Желание попросить у Миры воды умерло под пыльным матрацем байроновской гордыни. Хомяк сгорбил спинку и отвернулся, бросив через плечо:

– И правильно. Все равно твоей рожей можно было только соду гасить. – Затем уселся, приняв от этого грушевидную форму, посреди банки и уставился вверх. Вверху, искаженные баночным и оконным стеклами, молчаливо летали в белой вате неба черные кляксы птиц.

Мира сунула руку в банку и стала осторожно подбирать вокруг медитирующего хомяка испортившуюся еду. Среди еды попался клочок ваты, иметь которую в банке хомяку строго запрещалось. Мира узнала его, этот клочок: пропитанный спиртом, он служил ей для протирки объектива антикварного «Зенита», а после был в спешке брошен на столе. Мира поняла и сдержанно хихикнула. Затем помрачнела, представив, что было бы, если бы хомяку по пьяни вздумалось покурить, и он стал бы чиркать кремнем.

Хомяк еще около получаса предъявлял силу характера и не притрагивался к воде и крошке аспирина.

Новая история

– Здрасте! – звонко произнес детский голосок.

– Ну? – снисходительно хмыкнула Сима. Ребенок явно не туда попал.

– А вы кто? – спросил младенец.

– Кое-кто. Кто надо! – отрезала Сима.

– А я всиравно все про вас знаю! – заявил ребенок с характерной детской бесцеремонностью. – Меня мама в коробке везла, а я учуяла!

– Кш! – прикрикнула на ребенка Сима. – Какое мне ума дело, что за мама тебя везла? Аферист.

– Нет, – упрямо гнула свое собеседница. – Не аферист. То ваша коробка была!

– Ффф, – неприятно удивилась Сима. Хвост ее сам собой заходил из стороны в сторону.

– И там еще было написано. Я разузнала и звоню.

«Сумасшедшее какое-то», – подумала Сима. Действительно, что за странный звонок! В последнее время жить было довольно тоскливо. Кася, и так объявлявшаяся редко, перестала звонить вообще, а набрать номер сама Сима не могла: мама Светлана поменяла аппарат на кнопочный. Когти тускло клацали по неподвижному пластику и соскальзывали. Во всем чувствовалась усталость, даже в этих неподатливых кнопках. Но все же, что это за котенок?

– Как тебя? – спросила Сима.

– Соничка! – пискнула девочка на той стороне. – Я тут недавно живу. А раньше – тетя Кася.

Сима беззвучно ахнула, по тусклой шерсти прошла короткая волна дрожи.

– Поговорю дай! Где? – испуганно потребовала она.

– Никак. Тетекаси нету, мама сказала – су-льт... – сказала Сонечка грустно, хотя и сама не знала, что за сульт и чего тут грустить. – Я же вам про коробку, но там непонятно. Там и про тетю Касю, и про вас.

Сима часто задышала в трубку и попросила:

– Ты сюда звони, Сонечка. Понятно?

– Понятно! – радостно воскликнула Сонечка и нажала отбой. Всю ночь Сима проплакала, и никто не мог ее успокоить – ни мама с таблетками от весеннего кружения, ни старший мамин котенок с руганью и тумаками.

Зверомать как позорище

В квартире у нас проживают исключительно тормоза. Елку мы выносим в мае, купальный сезон открываем ровно в тот день, когда пророк Илья портит воду, а дачно-шашлычный – в середине лета, когда другие уже выписываются из больницы после заворота кишок. Зато у нас больше поводов для внезапных праздников. Сегодня, чуть только после двух безоблачных недель заморосил дождь, нам взбрендило ехать на природу. За сборами мы совершенно забыли про Сонечку, поэтому сконфуженно застыли, обнаружив, что она сидит пеньком у входной двери и грустно на нас смотрит.