Машина мышления. Заставь себя думать

Так что, резюмируя всё сказанное, мы, как мне представляется, вполне можем заключить, что язык делится на два — язык, обозначающий нечто (левополушарный), и язык-действие (правополушарный).

Причём «действие» я здесь имею в виду прежде всего социальное — то, что в обыденной речи мы называем «поступком». Ведь «сказать» что-то другому человеку можно не только словами, но и поступками, некими жестами в широком смысле этого слова.

Возьмите в качестве примера отношения между влюблёнными. Вы можете говорить предмету своей страсти, что вы влюблены, что он прекрасен и т. д. Но можете и действовать с тем же самым значением: подарить цветы, кольцо, пригласить в путешествие или на концерт.

Причём ваши действия будут тем успешнее, чем лучше вы понимаете человека и то, что он вам сообщает, используя для этого не только вербальный язык (это считается в подобных случаях не вполне уместным), но и именно язык намёков, образов и тех же самых жестов.

То есть говорить вовсе не обязательно словами, можно говорить и делами, мотивированными внутренней интенцией, социальным чувством.

Причём последние, как правило, вызывают у нас даже большее доверие. Метафора заботы, выраженная в том, что вы захотели отдать свою одежду мерзнущему на холоде человеку, окажет куда больший эффект и скажет ему куда больше, нежели сотня ободряющих и поддерживающих слов.

ФИЛОСОФИЯ ПОСТУПКА

«Поступком должно быть всё во мне, каждое моё движение, жест, переживание, мысль, чувство — всё это единственно во мне — единственном участнике единственного бытия-события — только при этом условии я действительно живу, не отрываю себя от онтологических корней действительного бытия. Я — в мире безысходной действительности, а не случайной возможности»95.

Это высказывание из записных книжек выдающегося философа и литературоведа Михаила Михайловича Бахтина. Его же перу принадлежит очень небольшая, но ставшая культовой работа, которая так и называется — «Философия поступка».

Сам я очень люблю Михаила Михайловича, но его творчество настолько объёмно и многогранно, что попытаться представить его здесь, хотя бы и в нескольких словах, не представляется возможным.

Поэтому я хочу остановиться лишь на одной идее, возможно, самой парадоксальной и контринтуитивной во всём творчестве философа, — на той самой философии поступка.

Уже из приведённой цитаты понятно, что «поступок» определяется Бахтиным не в утилитарном смысле — как некое действие, а в сущностном: всё есть поступок моего бытия-события, в котором, можно сказать, я и сам свершаюсь.

«Осознаваемая жизнь в каждый её момент, — говорит Бахтин в другом месте, — есть поступление: я поступаю делом, словом, мыслью, чувством; я живу, я становлюсь поступком»..

Казалось бы, если «поступок», по Бахтину, столь всеобъемлющ, то что о нём вообще говорить? Вся жизнь есть поступок с той мерой осознанности, на которую мы способны, с той силой ответственности, которую мы в себе ощущаем.

Но всё не так просто… Михаил Михайлович противопоставляет это «бытие-событие», эту действительную жизнь, её подлинное «есть», миру теоретического обобщения, формальной объективации, предопределённости.

«Никакая практическая ориентация моей жизни в теоретическом мире невозможна, — говорит Бахтин, — в нём нельзя жить, ответственно поступать, в нём я не нужен, в нём меня принципиально нет. Теоретический мир получен в принципиальном отвлечении от факта моего единственного бытия».

Тот мой читатель, кто знаком с работами Мартина Хайдеггера, Карла Ясперса, Жоржа Батая, Жана Поля Сартра, Эммануэля Левинаса, может думать, и не без оснований, что речь в этом противопоставлении — бахтианского «мира поступка» «мира теоретическому» — идёт об экзистенции.

Однако же у Бахтина тут сложнее и глубже. По сути, он говорит, о том, что:

• у каждого из нас есть некая теоретическая модель мира, созданная философией, культурой, социальными практиками и т. д., с одной стороны (как мы понимаем — левой),

• и есть мы сами, с другой стороны (очевидно — правой), которые что-то фактически делаем в своей реальной жизни.

И она — эта наша реальная жизнь — нам недоступна, потому что воспринимается нами через фильтр того самого «теоретического мира», который мы интроецировали в себя.

Более того, Михаил Михайлович говорит об «участком мышлении» (которое я бы назвал, с определёнными оговорками, правополушарным) — действенном, открытом всему новому и самой жизни, — которое, впрочем, скрыто от нас мышлением «теоретическим», а потому его голоса мы практически не слышим.

«Участному и требовательному сознанию ясно, что мир современной философии, теоретический и теоретизированный мир культуры в известном смысле действителен, имеет значимость, но ему ясно и то, что этот мир не есть тот единственный мир, в котором он живёт и в котором ответственно совершается его поступок, и эти миры несообщаемы, нет принципа для включения и приобщения значимого мира теории и теоретизированной культуры единственному бытию-событию жизни».

Как вы уже, наверное, поняли, я в некотором смысле отождествляю то, что Михаил Михайлович Бахтин говорит об отношениях «мира поступка» с «миром теоретическим», с теми отношениями, в которых находится наше «правое» и «левое» зеркало:

«правое» зеркало говорит, взаимодействует с миром и другими людьми поступками-отношениями, в которых воплощается всё, что оно думает,

«левое» зеркало — это мир теоретизированной культуры, то есть культуры, которую мы в себя вписали, организовав её в некий логиколингвистический аппарат.

Последний становится своего рода интерфейсом нашего взаимодействия с действительностью, что лишает наши поступки и действия их естественности, их действительной интенции.

К добру это или к худу — я сказать не могу. Но то, что это два разных способа познания и восприятия мира, можно утверждать с абсолютной уверенностью. И теперь мы более-менее понимаем, в чём их особенность.

Трудно здесь не вспомнить знаменитое высказывание Людвига Витгенштейна: «Не думай, смотри!»

И в самом деле, каким был бы наш мир, если бы могли бы лишиться левого полушария, не пострадав при этом физически? Что бы мы видели?

Мы понимали бы происходящее, как понимало его правое полушарие испытуемых в экспериментах Майкла Газзаниги — как некое руководство к действию. Лежит снег на улице, а у вас есть лопата — что вам делать? Взять лопату и убирать снег.

Да, в обычном случае левополушарный интерпретатор, живущий во времени, в культуре, учитывающий множество параметров, благодаря его невероятно разросшейся семантической сети, скорее всего, придумает, почему вам не следует этого делать, и подавит изначальный импульс.