Машина снов
Шрифт:
Буквы, пиктограммы, иероглифы вились вокруг, как облако мелких насекомых, вибрируя в тяжёлом тумане сназвуками всех возможных языков и книг. Время от времени библиотекарь протягивал гладкие стариковские ладони в воздух, и они, подрагивая, садились на его худые жёлтые пальцы, словно пили что-то с его рук. На лице старика светилась счастливая улыбка. Марко понял, что угадал со сценографией. Старик что-то любовно шептал почти невидимым светящимся точкам, кружившимся вокруг, и они, словно понимая его язык – праязык Толмача всех толмачей, – вспыхивали и уносились вверх, под тёмный купол искрами ночного костра.
Марка снова посетило странное чувство узнавания чего-то, ещё им не пережитого. Холодное стальное озеро в синем кольце невысоких гор, тёмные чужие леса, тонкое комариное пение, оранжевые сполохи, ячменная горечь на губах, высохших от близости
– Старик, я позвал тебя сюда, чтобы получить ответ на сложный и немного пугающий меня вопрос. Какова причинно-следственная связь между тем, что я переживаю во сне, и тем, что происходит в мире, который привык считать реальным?
Тонкое пение точечками светящихся букв накатывало волнами, как далёкий хор цикад, живущих согласно своему собственному ритму, и затем на мгновение смолкало, будто брало новое дыхание. Старик рассеянно улыбался, поводя чуткими, как усики насекомого, руками, ощупывал напоённый звуками воздух, читая по полёту искорок подсказки, рассыпанные в тенистой прохладе.
– Старик, я оказался в центре невидимой битвы. Я не вижу войск. Я не вижу стрел. Я не слышу приказов, которыми управляются полчища духов, вторгшиеся в наш мир. Но я вижу следы этой битвы. Бесплотные создания проливают настоящую кровь. И я в ответе за это. Я чувствую, что нахожусь на перекрёстке, где сталкиваются те силы, о которых ты говорил мне. Но за что идёт битва? Какую крепость хотят захватить те, о ком я даже боюсь подумать?
– Марко. Человек никогда не выбирает тот дар, которым награждён. Или которым наказан. Потому эта особенность и называется «даром». Считаешь ли ты, что она дана тебе чем-то существующим вне тебя, например, богом? Или ты считаешь, что эта способность возникла в тебе благодаря твоим прошлым поступкам? Впрочем, все это неважно… Ты – гипнонавт. Навигатор мира снов. Странник, прокладывающий фарватер в туманном мире лунных теней. Фокус в том, что человек может узнать то, на что способен, лишь пробуя разные грани жизни на вкус. В детстве я мечтал о судьбе великого лучника. Но моё хилое тело отказалось служить моим воинским амбициям. Так я стал толмачом. Наверное, я мог бы изнасиловать собственное тело, закаляя его, как только что откованный меч. Но если и стал бы лучником, то весьма посредственным. А вот толмач из меня вроде бы получился неплохой. Никто не жаловался, – усмехнулся библиотекарь. – Хотел бы ты, например, быть лоцманом, всю жизнь проводящим в гавань вонючие лодки, полные до краёв подтухающей на солнце рыбой? Слушать песни пьяных рыбаков, одуревших от безбабья? Всю жизнь. По одному и тому же фарватеру?
– Я не знаю.
– Знаешь. Потому что выбор уже сделан. Выбор такого рода ты делаешь не осмысленно. Так же, как только что родившийся из яйца чере- пашонок инстинктивно ползёт в сторону набегающего прибоя, чтобы окунуться в солёные волны и превратиться в огромную золотую черепаху, летящую в толще вод подобно прекрасной птице. Ты пошёл вослед зову, вибрирующему внутри тебя. Ты так и не стал купцом, несмотря на то, что твой отец и дед промышляли этим ремеслом. Ты не стал священником, как падре Доменико, воспитавший тебя. Ты не стал горшечником, хотя жил в их квартале. Ты покинул свой дом, хотя мог остаться. Так что выбор сделан.
– Старик, я спросил тебя о другом…
– Я хочу сказать, что нельзя винить себя за то, что ты открыл какие-то не те двери. Можно убить себя мыслью о неискупимости совершенного тобой греха. А можно перестать ныть и дёргаться и применить свою силу, чтобы закрыть эту дверь.
– Я…
– Замолчи и перестань вести себя как ребёнок. У тебя больше нет такого права! – вдруг крикнул старик. – Тебе больше не удастся списать последствия своих поступков на кого-то другого. Твой отец стар, я практически мёртв, император слабеет с каждым днём. Отныне ты должен идти вперёд, без оглядки. Нет мамкиной юбки, нет ничего, никакой ширмы, за которой ты мог бы пересидеть ураган!!
Марко молчал, молчал и старик. Буквицы звенели сотней тысяч колокольчиков. Марка изумила сила, внезапно возникшая в старике, словно подпитавшемся от вибрации созданного Марком сна.
– Ты вызвал меня на откровенный разговор. Ты хотел услышать от меня каких-то утешений? Сомневаюсь, что ты нуждаешься в утешениях, иначе бы ты пошёл к Хоахчин. Я прав?
– Да.
– Вся твоя история делится на две части. Как книга делится на свитки. Первый свиток, повествующий о понятном и простом мире, оканчивается
строительством невиданной доселе вещи – машины, которая не только помогает тебе путешествовать по мирам снов, но и позволяет посещать чужие сны и, более того, проводить других этими удивительными маршрутами. И тут начинается вторая глава. Второй свиток. Вторая половина твоей жизни. О другом мире, точнее, о других мирах. Это так очевидно, что меня удивляет твоя потребность услышать всё это от кого-то другого. Ты мог бы догадаться и сам, за что именно идёт борьба. Ты – ключ. Ты ключ от той двери, которую вы открыли, построив машину.Борьба идёт именно за неё, за машину, за дверь, за проход между мирами. В этот мир хотят попасть те, кого ты боишься. С другой, с нашей стороны, какие-то силы тоже хотят воспользоваться возможностями обитателей других миров, их силой, их магией, их жизненной энергией, в конце концов. Но все эти устремления наталкиваются только на одно – лишь ты владеешь ключом от этой вращающейся двери, в которую с разных сторон ломятся вполне равновеликие силы, среди которых ты подобен муравью.– Я не вижу этого ключа, я не знаю, как им пользоваться…
– Но это вовсе не означает, что этого ключа нет. Пробуй!
– Я…
– Ты пытаешься отказаться? По-моему, у тебя нет такой возможности. Итак, ты невольно являешься полновластным лоцманом этой лодки, хозяином этой машины. Даже если какое-то существо проникает на другую сторону, без твоей помощи оно уже не в состоянии вернуться, Марко. Потому что не знает обратной дороги. Как городской человек, случайно сошедший с нахоженной тропы в глухом лесу. И он мечется в поисках проводника, голодный, напуганный и озлобленный. Как лев, сбежавший из цирка и мечущийся по городу в поисках выхода. Хотя… это не очень хороший пример. Потому что в этом городе, где бешено мечется этот сбежавший лев, бродят и другие львы, кое – как переодетые в людей. Они веками ели в этом городе людей, но делали это тайком. Притворяясь такими же жителями города. А тут вдруг появляется такой же, как они сами, и при этом пожирает горожан в открытую.
– И львы начинают пожирать друг друга?
– И все начинают пожирать всех. Потому что больше нет никаких правил, Марко. Люди вдруг узнают о существовании среди них переодетых львов. Львы узнают, что у них есть конкуренты, допустим, такие же переодетые тигры. Плюс из непрошеного бродячего цирка, остановившегося в городе всего на один базарный день, сбегают все хищные звери, которые носятся по городу и нарушают все порядки, сложившиеся веками.
– А как ты объяснишь появление моего двойника?
– Я думал об этом, Марко. Кто-то вызвал его из другого мира, через открытую тобой дверь. Или, скорее, создал его, как дубликат ключа. Да, я думаю, что его специально создали именно за этим. Чтобы он открыл такую же дверь, создал боковой коридор. Или научился открывать ту дверь, которую создал ты.
– Что же делать?
– Найти его.
– Зачем? – испуганно спросил Марко, вспоминая описания Лунного человека.
– А у тебя есть какие-то другие предложения?
– А если я уничтожу машину?
– Тогда львы не смогут вернуться в опустевший цирк и будут…
Звон буквиц постепенно слился в один сплошной тонкий гул,
в котором тонул голос старика, светлячки кружились всё быстрее, окрашивая полумрак в багровый сумерек изнанки век, и небо забвения опустилось на Марка своей влажной, душной тяжестью. Он крепко спал, заставляя колыхаться своим дыханием муслиновые занавеси, воздушным балдахином окружающие машину снов.
…тонкая тёмная жилка билась в сгибе запястья Пэй Пэй, запястья, сгибавшегося так, как никогда не сможет согнуться, не сломавшись, запястье ни одного мужчины. Гибкая, как усик виноградной лозы, Пэй Пэй обвивалась вокруг Маркова жилистого юношеского тела, начинающего мужать, и он с болезненным наслаждением поддавался этому сладкому давлению, скручивающему всё его существо, а тёмная жилка пульсировала всё сильнее, словно чернильная дорожка, убегая в глубь медовой жёлтой кожи и выныривая обратно детёнышем дракона. Марко впился в неё зубами, чтобы успеть выпить его яд, пока сон снова не забрал, не закрыл туманом пахучее и жаркое тело любимой, но тёмная дорожка ныряла всё глубже и, сбегая по ней куда-то в пурпурный коридор, пышущий мускусом и мясом, куда-то в удушливый, но приятный грот, бесконечно извивающийся подобно внутренностям ракушки, он вдруг выпал прямо в яркое световое пятно, взорвавшееся в глазах тысячей солнечных зайчиков. В просвете открытых ставень полыхал день, играя на муслиновых занавесях крупными отблесками…