Машинка и Велик или Упрощение Дублина (gaga saga) (журнальный вариант)
Шрифт:
Вы помните, мама увлекалась математическим моделированием компактных экосистем, ограниченных популяций и малых нестабильных социальных групп. Так что ей несложно было рассчитать вероятность отцовства каждого из четырёх её гостей. Каждого из вас. Прочитайте, оцените.
Всё это время Аркадий вещал с лестничной клетки, так и не приглашённый в квартиру. Тетрадку с кладом он извлёк из кармана пальто, Глеб тетрадку взял, Дору он обрывочно вспомнил; вспомнил, пусть и смутно, и ту ночь, когда первый раз попробовал любви и водки. И та, и другая оказались тёплыми, липкими, невкусными. Водка вроде застревала в горле, Дора вроде кричала. И тискала его, чувствовавшего, что делает не то, что от него требуется. Секс, кажется, был с треском провален, но на какой стадии, нельзя было разобрать из-за острого опьянения. Словом, не ладилось. Тошнило. Утром он проснулся на даче у Эйнштейнов. «Доброе утро, а где Веня?» — спросила
— Проходите, пожалуйста, — сказал Велик, которому Аркадий очень понравился.
Гость втиснулся в теснейшую гостиную и, застряв, как в тисках, между вязанкой берёзовых лыж и читающим мамины выкладки Дублиным, принялся беседовать с выглядывавшим из комнаты Великом.
— Вижу, увлекаешься биониклами. Сколько их у тебя? Всего четыре? А что так? Верно, верно, игрушка не дешёвая. О, Ворокс, узнаю старого вояку. А это Тарикс? Тарикс. И храбрый Тума здесь, и безрассудный Мата Нуи. Что ж, отряд невелик, но продержаться до прихода основных сил можно. Дня два, верно. У меня в Лондоне два магазина биониклов. Один на Риджент-стрит, рядом с Хамлей’с. Второй на Стренде. В том, что на Стренде, как раз недавно освободилось место директора. Хороший был директор, но устарел. Всё-таки тридцать лет — многовато для торговли игрушками. Надеюсь, ты хорошо учишься? Так я и думал. Если сдашь экзамен на знание технических характеристик и истории биониклов — назначу директором тебя. Английский свободно? Ну, подтянешь. Ещё полгода подождать, пока старый директор доработает. Попроси маму нанять хорошего репетитора по языку. А может быть, я и сам тебя подучу, если задержусь в вашем городе…
Велик был ошеломлён, не расколдованный ли Жёлтый медведь перед ним — избавленный от собственных чар и вернувший себе человеческое обличие знаменитый друг и помощник капитана Арктика принц Казираги.
— Расчёты замечательные. Ваша мама далеко не дура. Столько факторов учтено. Столько остроумия в выборе алгоритмов. Аксиоматический аппарат, используемый для описания эмоциональных флуктуаций, конечно, очень спорен, но смел, ярок. Вот эти статистические ряды я бы распределил по-другому, но ведь можно и так. Если верить этим расчётам, а как им не верить, если они верны? — из всех вероятных ваших, Аркадий, отцов я наименее вероятен. Но вероятность моего отцовства далеко не нулевая. Семь процентов, — заговорил дочитавший Глеб Глебович.
— Семь целых двести пять стотысячных, — уточнил Аркадий.
— Точно, — согласился Глеб, — то есть полностью отрицать моё отцовство не могу.
— Не можете. Интеллектуальная честность — вот что отличает настоящего учёного. Так я войду?
— Точно. Входите, — пригласил наконец Глеб, пятясь в комнату и открывая гостю дорогу в дом.
Молодой человек повесил пальто на лыжи, уселся рядом с Великом на кровати и часа полтора кряду проговорил. О Дублине, дуре Доре, о биониклах, Томе Джерри, экономическом кризисе, семантических особенностях миссурийского английского, о фрактальной геометрии, теории диссипативных систем, о Велимире Хлебникове, Анне Чапман, Шекспире и Фортинбрасе. Его бесперебойная, бесшовная болеутоляющая и галлюциногенная болтовня плавно сглаживала зазубрины и заминки нашего опасного, наспех заминированного мира. Она обворожила и довела Дублиных до полного обалдения. Необъятным обаянием гость напоминал Дылдина.
— Аркадий, а среди ваших возможных отцов случайно не числится Александр Дылдин? — спросил Глеб.
— Нет, мама ни о каком Дылдине никогда не говорила. Кстати, папка, а ужинать мы сегодня будем? — ответил Аркадий.
— Ты назвали… Вы назвал… меня папкой, — умилился Глеб и в порыве умиления поведал своему семипроцентному старшему сыну о постигшей его внезапной нищете и о настоятельнейшей потребности в паре тысяч долларов для поездки на Буайан, расследования там и улаживания всех недоумений и возобновления прежних поступлений.
— Ты богат, сынок, не займёшь ли отцу денег, дней на пять максимум, я верну сразу, как вернусь, неудобно начинать семейную жизнь с таких просьб, но… — догадался обратиться к старшему вице-президенту «Сити системз» несчастный отец.
Богач, правда, рассмотренный за время разговора в комнате гораздо пристальнее, чем через порог, теперь несколько побледнел и победнел на вид. Пиджак его оказался вблизи не таким уж и чёрным,
скорее какого-то мутномятого свойства, не столько притален был, сколько маловат, весь покрыт катышками, пятнышками, пушинками; одна из трёх чёрных пуговиц была почему-то коричневая и пришита зелёными нитками; из подмышки торчала какая-то пакля. Сорочка, видимо, была не из шёлка всё-таки, а из полиэстера, нейлона, может быть; ворот её был заношен и в одном месте даже неумело заштопан всё теми же зелёными нитками. На красном галстуке виднелись хотя и тоже красные, но всё же различимые брызги какой-то аджики. Туфли сморщились, не по сезону лёгкие, чуть ли не картонные, измазанные мокрым торфом. А через самое лицо старшего вице-президента бледно-лиловыми ромбами и квадратами тянулся свежий след тяжёлого всепогодного вездеходного ботинка марки «Катерпиллер». Такое отчасти регрессивное развитие образа не затронуло, однако, прелестных речей, которые высказывались из Аркадия всё так же обильно и гладко, катились и скользили ласково по душе — словно сладкие вина и тёплые бархаты.— Не займу, — тепло и бархатно произнёс Аркадий. — Я не знаю, сколько во мне подлости, но точно меньше семи процентов. Никаких взаймы! Сколько надо? Две тысячи? Бери десять. Просто бери. Просто так даю. Что я, ростовщик? Для предполагаемого родного отца каких-то денег пожалею?
Он достал из-за пазухи похожий на торфяную морщинистую туфлю бумажник, в котором нашлось много чего бумажного, как то: целая пачка полуистлевших каких-то записок, записанных невероятно густо, до предела, почти до сплошной черноты одним и тем же плотным почерком; карманный календарь на 011 год с портретом ухоловского мэра (какого-то Ф. Шпыняева) и надписью «я наведу порядок»; карманный календарь на 010 год с надписью «старый мэр лучше новых двух» и портретом Шпыняева же; карманный календарь на 010 год с видом на Найтсбридж (что в Лондоне); фотокарточка толстого лица Доры Бутберг; зачитанная до дыр брошюра «Так говорил Таратута. Диета для тех, кто хочет похудеть и разбогатеть»; вчетверо сложенная программа гастролей капитана Арктика в Мордовии; два рецепта на что-то, содержащее эфедрин; разные визитные карточки, среди них ночного клуба «Пассион» с непристойным рисунком и ухоловского мэра с надписью «Аркадию на добрую память. Шпы»; карточки были перехвачены, как деньги, резинкой. Всякие, словом, бумаги слежались в бумажнике, но бумаги в виде денег не было ни кусочка.
Перебрав всю эту мелкую макулатурку, Аркадий покачал головой и, как давеча дверь, удивлённо цокнул языком:
— Чорт, наличных совсем нет. Говорю себе каждый раз — едешь в Россию, возьми побольше наличных! Но забываю, отвык! На Западе же наличными приличные люди практически не пользуются. Только мафия и румыны…
— Румыны… — как эхо, печально и бессмысленно отозвался предполагаемый отец, обнадёженный было и вдруг опять жестоко опешившийся.
— Ну, кредиток-то у меня полно, — сказал Аркадий, показывая Глебу Глебовичу почему-то не кредитку, а визитку Шпыняева, — но что толку…
— Внизу в банке есть банкомат, можно снять наличные. Или завтра по карточке оплатить дешёвый тур на Буайан, так папа и доедет куда надо, — подсказал Велик.
— Весь в отца. И в Хлебникова. Гений, — оценил Аркадий. — До завтра ждать не будем. Я мигом, до банкомата и обратно. Заодно и поесть чего-нибудь куплю, там что-то круглое съедобное пахло скумбрией из витрины, что бы это могло быть, интересно…
И предполагаемый сын, накинув пальто, ушёл.
§ 16
Вернулся он через четверть часа без пальто, без коричневой пуговицы, без правого глаза, заплывшего напрочь ласково глазевшего на Глеба и Велика подслеповатым карим синяком, — с тремя тысячами долларов, с тремя бутылками челябинского коньяка, с бубликом краковской колбасы, кульком баранок, банкой килек и пахнущим скумбрией магазинным грузчиком Колькой по кличке Грузовик. Гражданином, несколько Глебу знакомым, иной раз выпивавшим с ним во дворе.
— Только сегодня, только для вас, — весело объявил Аркадий, выкладывая дары на стол, кровать, подоконник, повсюду, украшая ими дом, будто на праздник.
Глеб и Велик были счастливы, а Велик ещё и горд, что придумал такое простое решение всех проблем.
— Сынок, сынок, — говорил Глеб Аркадию, — если бога нет, то кто же тебя мне послал?! Спасибо, спасибо, спасибо…
Выпили, закусили, выпили, закусили, неоднократно выпили и закусили. Хвалили друг друга, хвалили бога и президента, хвалили могучую русь, хвалили Надежду Кривцову, Григория Лепса и Владимира Зворыкина. Хвалили капитана Арктика, хотя мнения о нём единого не имели. Начал о нём Велик: