Маска короля

Человек-хищник жаждал услышать мой ответ. Нужно сказать что-нибудь, хищники не любят ждать.

– Мне Галина сказала, что Маша… – Слова, выбираясь наружу, царапали горло острыми коготками. – В общем, она собиралась сбежать.

– В ночной рубашке? – Светлана пользовалась голосом, как хлыстом. Вот он мягкий, ленивый и совсем не страшный, но раз – и жесткий тон хлещет вас по ушам.

– Я не знаю. Я просто шла за ней.

– А как вы объясните это? – Игнат Владимирович почти силой всунул мне в руки какую-то бумажку, сложенный пополам тетрадный лист в крупную клеточку. Такие тетрадки покупают для первоклассников или для тех, кто еще плохо умеет писать. У Маши была похожая, с уже проведенными полями и клеточками, вырисованными бледно-голубыми чернилами. Я тупо смотрела на неаккуратно оборванный край и загнутый внутрь уголок.

– Вы читайте, читайте! – подсказал директор.

Он даже ходить перестал, стоя ему было удобнее следить за мной: а вдруг добыча ускользнет. Моя рука сама развернула бумажку. Внутри едким темно-синим ученическим стержнем было старательно выведено: «Во всем виновата Лия Захаровна». Вот так. Почерк Машин: крупные неуверенные буквы, «во всем» написано слитно, «л» похожа на кособокий шалаш, а «з» повернуто не в ту сторону. Но и так ясно: во всем виновата Лия Захаровна, то есть – я.

Неправда! Я ничего не сделала!

Сделала, сказали глаза Игната Владимировича, и Светлана кивнула. Она хорошо умела читать по лицам.

– Я не знаю. – Слабое оправдание: мы многого не знаем об этом мире, но это не дает нам права отрицать…

– Не знаете, – как-то смешливо хмыкнул директор, довольно, словно он радовался, что я ничего не знаю. Его поведение совершенно не соответствовало моменту.

– Я не знаю! Я ничего ей не сделала! Клянусь!

– Не клянитесь, это грех. Вы ведь поссорились накануне, не так ли?

– Да.

– Вы наказали девочку?

– Да.

– Наказание было слишком строгим или незаслуженным?

– Не знаю. Нет. Я не причинила ей вреда.

– Вред – понятие относительное. Вот что, Лия Захаровна, – Игнат Владимирович вздохнул, – вы ведь понимаете, что будет следствие?

Я сглотнула: о следствии я совершенно не подумала. Конечно, по факту самоубийства должно быть следствие, как же иначе.

– Эта записка – улика. Улика, которую мы должны передать в руки соответствующих органов. Мне неприятно говорить вам, но последствия… Боюсь, они могут быть очень неприятными…

Теперь он смотрел мне прямо в глаза, а голос его журчал, словно ручеек; этакий навязчивый глубокий ручеек, поддайся течению – и совершенно незаметно для себя рухнешь в яму, скрытую под звенящей водой.

– К сожалению, в нашем законодательстве еще существует такая статья, «доведение до самоубийства», – это уже Светлана, ассистентка, у любого фокусника имеется ассистентка. – Это в лучшем случае. В худшем… – она замолчала, выдерживая паузу. – Кроме вас и девочки на крыше никого не было, но многие видели, как накануне вы поссорились, с криками и истерикой. Потом вы остались на ночь, пошли с ней на крышу, и Мария упала. Согласитесь, со стороны все это выглядит как-то подозрительно.

– Но я же…

– Мы вам верим, – ласково произнес Игнат Владимирович, – и ни в чем вас не виним. Поверьте, я очень хорошо понимаю, насколько сложно работать с нашими детьми.

Теперь он улыбался, ласково, как отец, утешающий неразумное чадо.

– Совершенно верно, – поддержала инициативу начальства Светлана, – трудный возраст, трудный контингент. Лия Захаровна, дорогая, мы вас ни в чем не виним, совершенно! Мы живем здесь одним коллективом, одной семьей, один за всех и все за одного. Это про нас. Правда ведь?

– Правда, – вздохнул Игнат Владимирович. – Абсолютная правда.

– И мы постараемся сделать все возможное, чтобы данный инцидент не вышел за пределы кабинета.

– Но как же…

– Машенька умерла, – с нажимом проговорила Светлана, – ей уже ничем не поможешь. К тому же самоубийство – ее собственный выбор, бедная девочка, они в этом возрасте такие импульсивные… Но ведь Лия жива, и неприятности ей ни к чему.

– Нам тоже.

Я следила за разговором, переводя взгляд с директора на его заместительницу. Спектакль в двух лицах для одного зрителя. Акт первый – запугать, разъяснить последствия. Что мне грозит? Тюрьма? Акт второй – надежда на спасение, Светлана уговаривает Игната Владимировича замять дело, тот сопротивляется. В конце концов, она его уговорит, в этом я совершенно не сомневалась. А как же еще: они просто цепляют меня на крючок. Локи, Локи, во что ты меня втянул!

И Маша… Почему она решилась на такое? Ведь не из-за наказания же! Эта записка, синий фломастер и крупная клетка. Не понимаю… Зачем? Разве нельзя было как-то иначе? Или во всем виноваты режиссеры этого спектакля? Я должна выяснить, теперь мне не остается ничего другого, кроме как дойти до конца, и надеяться мне не на кого.

Только я и Локи. Локи и я. Глупо все это. И в милицию идти поздно. Кто поверит учительнице, которая довела ребенка до самоубийства?

– Хорошо, я согласен.

Надо же, они договорились. Уже! Сейчас мне что-то предложат, что-то, от чего я не смогу отказаться. Простой выбор: «или-или». Или милиция, долгое разбирательство, дурная слава на весь город, суд, а потом… Если Светлана не врет, тогда – тюрьма. Или…

Что стоит за вторым «или», я не знала. Локи утверждал, что от меня не потребуют ничего сверхъестественного. Какую-нибудь ерунду, им важно, не что ты делаешь, а твое принципиальное согласие, ведь первый шаг – всегда самый сложный.

– Вот только… – Игнат Владимирович выжидающе посмотрел на меня. – У меня к вам одна небольшая просьба, Лия Захаровна. Даю слово, она совершенно вас не обременит, скорее, пойдет вам на пользу. Вы ведь, несмотря на все наши заверения, чувствуете за собой вину? Так?

Я кивнула. Я ведь действительно была виновата. Виновата в том, что пришла сюда слишком поздно, виновата, что не сумела подобрать нужных слов, виновата, что жива, в конце концов. Кругом виновата.

– Вы ведь неверующая?

– Нет.

– Плохо. Человек, не верящий в Бога, одинок в этом мире, в случае беды ему не к кому обратиться. Не считайте это упреком. Как Светлана упоминала, мы все здесь живем одной семьей, поэтому я хотел бы помочь вам… Помочь вашей душе. Моя просьба такова: в субботу, завтра, состоится моление в нашей церкви. Да, не удивляйтесь, у нас здесь имеется собственная церковь, она освящена по всем правилам, и священник свой. Американец, но он хорошо говорит по-русски, прихожане – наш коллектив. Завтра в пять ждем и вас. Придете?

– Обязательно. – Вот теперь я окончательно запуталась. Меня не просили подписывать никаких бумаг, не просили отвезти какой-нибудь подозрительный пакет подозрительным людям, не требовали денег. Сущая ерунда: прийти на службу, помолиться во спасение души. Собственной души, между прочим. Или самое главное еще впереди?

– Вот и хорошо, – Игнат Владимирович погладил меня по голове. – А теперь отправляйтесь домой. Я вызову такси.

– А дети?

– Ими займется Светлана. Вам нужно отдохнуть и набраться сил. Вы сами на себя не похожи.