Маска красной смерти

Больше всего на свете я хочу, чтобы он меня поцеловал.

Но я поворачиваю пальцы, стараясь вежливо освободить руку. Он игнорирует мои попытки сохранить дистанцию и мягко придвигает меня к себе. Но я верна клятве, которую дала у могилы Финна. И если не жертвовать, тогда какой в этом смысл? Я резко отступаю назад. Это лишает его равновесия, и я наклоняюсь вперед. Мои ноги ударяются о цветочный горшок.

Он наклоняется на мгновение, и Уилл бросается вперед, но он недостаточно быстр, и горшок падает на плиты, разбиваясь. Виноградная лоза сломана. Уилл смотрит на нее.

— Я ... не могу держаться за руки с кем-либо, — говорю я ему быстрым шепотом.

Я слишком смущена, чтобы на него взглянуть, хотя и могу сказать, что он повернулся ко мне. Слезы набегают за закрытыми глазами.

— Я должен отвести тебя обратно к другу, — говорит он, его голос почти шепот.

Пока мы идем обратно к зданию, я вспоминаю, как наши руки случайно соприкасались, когда он провожал меня домой, и как я скучала по тихому ощущению товарищества.

Пока мы возвращаемся со двора, можно практически беспрепятственно разглядеть бар. Слишком уж знакомый мужчина стоит именно в том месте, где я находилась, когда Уилл подошел ко мне, и держит стакан, который, вероятно, был моим. Уилл издает звук отвращения и толкает меня к лестничной клетке, подальше с глаз.

— Они никогда не спускаются вниз, — говорит он. — Если увидишь кого-нибудь из этих джентльменов — избегай их. Привлечь их внимание ... небезопасно.

Голоса и смех поднимаются из бара. Я не скажу ему, что уже привлекла их внимание. Что я уже вовлечена.

— Я должен вернуться к работе, — говорит Уилл. Я снова киваю, задушенная сожалением. Он делает два шага назад, а затем ждет, как будто хочет посмотреть, что я буду делать. Я посылаю ему кривую улыбку и направляюсь на третий этаж, к частным апартаментам Элиота.

— Вот ты где, — Элиот размещает в центре стола серебряный шприц, словно это стимул слушаться его команд. Напоминает, какой жалкой он меня считает.

— Взгляни, пока я зажигаю больше ламп, — он толкает ко мне стопку бумаг, флаеры выглядят так, словно могли бы быть листовками на стенах зданий или сложенными памфлетами. Даже с дополнительными лампами освещения недостаточно для чтения. Слова расплываются, и все что я вижу — символы. Красные косы, черные.

Мои пальцы ложатся на черную косу.

— Я видела такие в Нижнем Городе.

Его брови ползут вверх, возможно, от удивления, что я там была. Но он не спрашивает, и я не буду предлагать ему информацию.

— Наш правильный преподобный использует этот символ для своего восстания. Ты видела эти флаеры?

— Нет, — я перелистываю страницы, читая заголовки. Принц — Злодей. Наука Спасет Нас. Болезнь в Воде, Не в Воздухе. Ложь и полуправда придуманы, чтобы пугать читающих. Я сминаю памфлет, в котором говорится, что чума — проклятие, прежде чем понимаю, что делаю, и пытаюсь разгладить его.

— Эти памфлеты следуют настроению людей или, напротив, формируют определенное мнение в массах? — спрашиваю я.

— Это хороший вопрос, и никто, как и я, не может ответить. В последние несколько лет затишье в антинаучном движении, спасибо твоему отцу. Его изобретение подарило людям надежду, а теперь эту надежду отобрали. Мой дядюшка не представляет, как беззащитен... Когда маски были созданы, должна была установиться своего рода эпоха ренессанса. Не эта отчаянная борьба за единичные экземпляры.

Я переворачиваю памфлет с наброском принца и понимаю, как сильно я его презираю. Мой отец хотел спасти жизни, но принц превратил это в индустрию избавления от смерти и болезни.

— Ожидается, что уровень насилия возрастет, Аравия, — говорит Элиот.

Мой желудок кренится. Насилие бессмысленно. Оно не зависит от причин. У Элиота, кажется, есть подготовленные к борьбе люди, но как много? Больше чем у принца?

— Возможно, только возможно, мы сможем использовать недовольство на благо города, — его глаза ловят мои и удерживают.

Часы бьют из спальни за нами. Сейчас середина ночи, а мы тут, в личных покоях, которые принадлежат ему одному.

Элиот встает, потягивается и идет к бару. Он наливает напитки в тяжелые резные стаканы и протягивает один мне.

— За благо города.

Легкий стук прерывает наш тост. Это Уилл.

— Я нашел паровую карету вашей сестры, — говорит он. — Воры содрали золотую облицовку с боков, и швейцар отогнал ее к стойлам.

— Стойлам? — прерывает Элиот.

— Где лошади раньше находились...

— Я знаком с термином. Я хочу изучить карету утром.

— Скоро уже утро, — Уилл смотрит на меня, не на Элиота.

Я выдвигаю стул из-за стола.

— Мне нужно домой.

— Езда по городу может быть опасна. Мы должны провести ночь здесь, — Элиот указывает на спальню. — Так безопаснее.

— Нет, — говорю я, потому что Уилл слушает. Потому что я трогала Элиота, когда он боролся с маской, и затем дотрагивалась до его шрамов. Потому что он странно смотрел на меня, пока наливал мне выпить.

Ненавижу интимную насмешку в голосе Элиота, и то, что Уилл это слышит и может подумать, что все правда.

— Улицы больше не безопасны, — говорит Элиот.

— Моя мать волнуется, — говорю я. — Я не могу остаться здесь.

Я слышала, как он говорил с моей мамой, словно она одна из тех, кто нуждается в защите. Потому я не удивлена, когда он произносит:

— В таком случае... — он поворачивается к Уиллу, который не делает попытки притвориться, что не слушал наш разговор. — Были ли ночью возмущения?

— В нашем районе было тихо, — говорит Уилл. Он смотрит на шприц. Я и забыла, что он лежит на столе.

Элиот прослеживает за его взглядом и убирает в карман шприц.

— Мы не хотим расстраивать миссис Уорт. Или достопочтенного доктора Уорта, — его тон несколько неприятный, но он делает то, что я хочу, а потому я ничего не говорю.

Мы следуем за Уиллом по коридору и двум лестничным пролетам. Несколько человек все еще в клубе расселись по углам, комнатам и альковам.

— Карету вашей сестры пригонят сюда, когда вы будете готовы ее осмотреть, — говорит он Элиоту. — Будьте осторожны.