Маска Владигора

Любава так и затряслась — все сходилось. Ясно, что натягивающий зубами тетиву безрукий витязь был братом Владигора. Но спрашивать Бадягу о том, куда мог поехать после ристалища тот стрелок, Любава посчитала делом бесполезным. К своей дружине подбежала, сама, без посторонней помощи, в седло взлетела, крикнула дружинникам:

— Вперед, в Борею! Навестим родню мою, князюшку Грунлафа!

Лишь на короткое время ночью, когда ни зги было не видно, останавливалась Любава со своим отрядом на привалах. Коротали время под открытым небом, даже шатров, что в Ладоре захватили, не разбивали. Грелись у костров, завернувшись в плащи и рогожи, а то и попонами укрывались, потому что ночи холодными были. И чуть светлело, седлали лошадей и скакали на запад, в Борею. Когда же, как предположил всезнающий Прободей, находились они уже на землях Грунлафа и Пустень был недалеко, наткнулся отряд Любавы на заслон: в рогатых шлемах, с копьями, со щитами, повешенными, как для боя, на руку левую, стояли дозором тридцать, а то и чуть поболе всадников.

Не разбойники то были. На щите у каждого было солнце изображено, пронзенное Перуновой стрелой, что было знаком родовым Грунлафа.

Чуть выехав вперед, один из воинов в рогатом шлеме спросил у Любавы, которую, по пурпурной мантии, признал за важную персону:

— Кто такие и по какому делу свободно передвигаетесь с большим отрядом людей вооруженных по землям благородного Грунлафа?

Любава не смогла сдержать усмешку:

— С большим?! Ну и сказал! Или у Грунлафа столь мало осталось стоящих мужей с мечами, что и два десятка синегорцев ему страшны? Знай, что видишь перед собой княжну Любаву, родственницу князя твоего! Еду сейчас к нему по делу личному!

Предводителя борейского отряда имя Любавы оставило совершенно равнодушным. Еще более суровым голосом он сказал:

— Мне дан наказ синегорцев к Пустеню не пропускать! Не знаю, кто ты такая, Любава или нет, но людей с мечом и стрелами на щитах я должен гнать вон, а если не подчинятся моему приказу, убивать! Прочь уезжайте!

Любава вспыхнула:

— Как гнать?! И это после того, как брат мой, князь Владигор, стал супругом Кудруны, дочери Грунлафа?

Воин криво усмехнулся:

— Женщина, разве не ведаешь ты, что еще в Пустене Владигор исчез, а урода, назвавшего себя именем его, уже изгнали из Ладора? Прочь, говорю, иначе я дам приказ воинам своим напасть на вас!

Любава, к которой никто никогда не обращался столь неучтиво, закричала в гневе воинам своим:

— Синегорцы, не дайте княжну свою в обиду! Защитите!

Прободей с самого начала понял, что без кровопролитной схватки эта встреча не обойдется, скомандовал:

— В копья!

Дружинники тотчас с копьями наперевес пустили коней сначала рысью, потом в средний галоп, а после и во весь опор и нанесли борейцам столь неожиданный удар, что те не успели даже выставить против синегорцев свои копья, лишь прикрылись щитами. Но щиты, будто сделаны были они из бересты, не спасали их от отлично закаленных наконечников синегорских копий. Лишь троих синегорцев успели ранить борейцы мечами, да и то защитники Любавы остались в седлах и, взявшись за мечи и боевые топоры, в ближнем бою довершили дело. Сбитых с коней борейцев убивали без пощады, вкладывая в каждый удар всю ненависть к иноземцам, вознамерившимся сначала хитростью, а потом и силой поработить Синегорье. А Любава, испытывая к врагам родной земли те же чувства, что и ее воины, кричала:

— Секите их! Никому пощады не давайте! Они княжну Любаву, видишь ли, в Пустень не хотели пропустить!

Скоро с борейцами было покончено. Лишь четверо, истекая кровью, сумели ускакать в сторону Пустеня, но за ними уже не гнались.

Убитых хоронить не стали, только забрали мечи и палицы, шлемы и кольчуги. Прободей, когда вновь двинулись в путь, сказал Любаве:

— Дерзко ты себя ведешь, честно скажу тебе, княжна. Думаешь, простит тебе Грунлаф то, что посекли его дружинников?

— Дела мне до этого мало! Не впустит в Пустень, кто-нибудь из вас туда пройдет. Очень я хочу дознаться, где единокровный брат мой, — вздохнула Любава. — Да, не везет Ладору! Владигор уродом стал, да и Велий не лучше — лебединое крыло имеет!

Прободей не проронил ни слова, но в душе он очень сомневался в необходимости поисков какого-то Велигора, сына Светозора и рабыни. «И его тоже прогонят из Ладора. А борейцы уж наверняка откажутся признать в нем законного правителя. Так и оставят Кудруну за княгиню. Эх, не повезло Синегорью! Говорили же Владигору — не езди в Пустень!»

Наконец подъехали к воротам столицы княжества Грунлафа. Прободей трижды в рог протрубил, и между зубцами надвратной башни появился стражник, тоже в рогатом шлеме. Спросил, кто такие едут и по какому делу.

— Синегорская княжна Любава к благороднейшему Грунлафу! — отвечал дружинник. — К родственнику своему! Вели-ка князю сообщить, чтоб принял княжну с почестями, ее особе приличествующими!

Но стражник громко рассмеялся:

— Почести, говоришь? Заготовлены у нас тут для вас почести немалые: стрелы, камни, смола еще имеется, чтоб на головку ей вылить! Не велел благороднейший Грунлаф ее в город пропускать! Проваливайте, покуда из луков вас не перестреляли! За побитую дружину могут запросто сказнить ее!

Любава так и обмерла, все у нее внутри похолодело, хотела крикнуть стражнику, обругать его нещадно, но поняла, что воин этот ни в чем не виноват. Только и сказала Прободею, с трудом разжимая губы:

— Да, прав ты был. Нужно ехать прочь…

Коней по ее приказу поворотили, но до ближайшей рощицы лишь доехали. Там приказала дружинникам Любава спешиться и расседлать коней. Шатры разбили, утеплили их как могли сучьями еловыми, с луками углубились в чащу леса, скоро вернулись кто с глухарем, кто с тетеревом, кто с кабаненком, а один убил косулю.

— Ладно, Любава, — подошел к княжне Прободей — сидела на пеньке княжна, — едой разжились, а дальше-то что делать станем? Может, в Ладор возвернемся, покуда нас не выследили борейцы да не порубили вместе с тобою? Слышала же, что Грунлаф…

Любава Прободею не дала договорить, с пенька вскочила, заговорила быстро:

— Знаешь, ни о чем так не болит душа, как о Синегорье! Покуда Велигора не отыщу, не вернусь в Ладор. Мне не от борейцев согласие на княжение брата нужно получить, а от своего народа. Он Владигора прогнал. Пусть же примет другого… Знаю, воин он не хуже изгнанного брата.

Потом попросила Любава купить ей в какой-нибудь ближайшей деревеньке одежду огнищанки, [13] корзинку с творогом и маслом принести, и Прободей, кляня в душе женскую упрямую природу, поплелся исполнять приказ княжны.

Наутро другого дня, когда ворота Пустеня отворялись для того, чтобы впустить торговцев всяким съестным товаром, вместе с крестьянами, ведущими на городскую бойню быков, овец, свиней, везущих на телегах овощи и фрукты, а в больших глиняных корчагах молоко, сметану, сыр, прошла со своим лукошком в город и Любава. Впервые нарядилась она в простенький наряд крестьянки, и непривычно было ей в рубахе из грубого холста, в поневе и простой опояске. По времени прохладному на плечи ее накинут был нагольный тертый тулупчик, а ноги Любава и вовсе оставила босыми.

13

Крестьянки, от огнища, очага, дома (прим. автора).

Без придирок пропустили ее в город. Там, побродив немного по базару, пошла по улицам Пустеня ходить, расспрашивая у горожан, не знают ли они, где останавливался витязь, что на ристалище стрелков тетиву зубами натягивал. Многие кивали головами, с восторгом вспоминая дни состязаний, все, кто был там, помнили «безрукого» стрелка, но никто не знал, кто тогда пустил на постой витязя с медведем на спине.

Видно, не к тем обращалась со своими вопросами Любава. Но вот, увидев стражника с солнцем на щите, прободенным Перуновой стрелой, она, сунув ему в руку слиток серебра, спросила о том же. Стражник, с изумлением посмотрев на слиток, шепнул: