Маскарад лжецов

— Я должен найти Жофре, — сказал Родриго. — Зофиил убьет его, если поймает.

Сигнус довольно ухмыльнулся.

— Ну, это вряд ли. Жофре вдвое моложе Зофиила, да и сомневаюсь я, что после такого удара старик будет особенно прыток!

Неожиданно Сигнус нахмурился.

— Думаете, Жофре действительно знает, что он прячет в своих ящиках, или просто сболтнул первое, что пришло в голову, лишь бы досадить Зофиилу?

Мы с Родриго переглянулись и покачали головами.

— В любом случае, Сигнус, неплохо бы знать, что там. Помнится, тогда у переправы ты начал говорить, будто бы видел, что внутри?

— Да ничего я не видел. Я не смел и шевельнуться — боялся, что вы меня услышите, а когда ночью вы отправились ночевать в дом, было слишком темно. Признаюсь, я пытался открыть ящики, надеясь, что внутри припрятано что-то съестное, потому что умирал с голоду. Почти все были заперты, кроме одного — в нем лежала какая-то тарелочка. А когда Плезанс закричала, мне стало и вовсе не до ящиков. Только потом, когда я увидел, как трясется Зофиил над своими сокровищами, я насторожился. Понятно, что он боится за русалку, но кому нужна тарелочка? Такой не прельстится даже нищий!

Родриго нахмурился.

— Но ты же сам говоришь, что тот ящик был открыт, а вот что он держит в закрытых...

Из крипты донесся вопль, и на ступеньках возник запыхавшийся Осмонд.

— Быстрее, камлот, я не знаю, что делать!

— А делать ничего не нужно. Просто когда придет боль, держи ее за руку.

Родриго и Сигнус заспешили к двери, словно боясь, что их позовут обратно. Вот так всегда — в битве мужчины смело врезаются в гущу врагов, но поджимают хвосты и позорно бегут от постели роженицы.

Сигнус затворил за собой дверь, но тут же просунул голову обратно.

— Забыл спросить, камлот, какому святому принадлежит палец?

— Выбери того, за которого больше заплатят. Только не увлекайся, Сигнус, вовсе необязательно говорить, что это палец святого Петра, не то спугнешь удачу.

День обещал быть долгим. Поначалу схватки шли редко, и Адела отказывалась ложиться. Она бродила по крипте, бормоча молитвы и пытаясь скрывать приступы боли, словно могла замедлить роды и не позволить ребенку явиться на свет в злополучный день. После обеда схватки участились, стали болезненнее, и мы постарались устроить Аделу поудобнее, подложив ей под спину перевернутый бочонок. Когда боль подступала, бедняжка кричала, когда отпускала — плакала. Осмонд то мерил шагами крипту, то крепко сжимал руки Аделы, словно хотел выдавить из нее дитя. Он был гораздо бледнее ее, а его потерянный вид еще больше пугал роженицу.

Осмонд неохотно помог мне раздеть Аделу до сорочки, но наотрез отказался задрать подол и потереть жене спину и ягодицы, чтобы уменьшить боль.

— Но ведь Адела твоя жена! Тебе уже приходилось видеть ее обнаженной! К тому же ей нужен не старец, а собственный муж!

— Нет, лучше ты, — замотал головой Осмонд и отвернулся. В лице его на мгновение промелькнуло сожаление и ужас, и меня пронзила мысль, давно уже не дававшая мне покоя. Так отшатнуться от рожающей женщины, так избегать прикосновений к ее обнаженному телу мог только отец или брат! Когда Осмонд забрался к Аделе в окно, он не был для нее чужаком. Теперь меня не удивляло, почему Адела так боялась, что ребенок родится проклятым.

Выбора не было, пришлось лезть роженице под сорочку. На какое-то время это подействовало, но вскоре даже поглаживания перестали помогать. Боли усилились, и Адела начала тужиться. Между ее ног уже можно было нащупать макушку ребенка. Кожа вокруг натянулась. По крайней мере, плод шел головкой вперед. Времени оставалось мало, а Родриго с Сигнусом и повитухой все не шли. Если они не появятся, в одиночку мне не справиться!

Много лет минуло с тех пор, как мне приходилось помогать при родах. Если бы вспомнить, что тогда делали повитухи! В памяти всплывали смутные обрывки: тростинка, через которую женщины высасывали слизь изо рта и носа новорожденного, ах да, еще нужно чем-то перевязать пуповину! Подошли бы нитки от чистого куска материи, но откуда у нас взяться чистой материи? К тому же ребенка придется во что-нибудь завернуть. Но главное, соломинка. Пришлось просить Наригорм сбегать к реке и поискать полую тростинку.

Девочка покачала головой.

— У Плезанс есть тростинка.

— Но Плезанс здесь нет, Наригорм! — Мне пришлось повысить голос. — Будь она здесь, нам было бы не в пример легче. Поэтому ступай к реке и делай, что я сказал!

Адела вскрикнула — очередной приступ боли пронзил ее утробу.

Несколько мгновений Наригорм безучастно смотрела на нее.

— Тростинки лежат в котомке Плезанс. Она приготовила все несколько недель назад. Говорила, на случай, если ребенок родится раньше срока.

Мне захотелось расцеловать и отшлепать несносную девчонку.

В котомке Плезанс лежали пучки сухих трав, склянки с мазями, снотворный маковый отвар, исподнее и завернутый в тряпицу сверток. В свертке оказалось несколько пеленок, красная (для первенца) нить, тростинки, как и обещала Наригорм, и горстка репьев, чтобы заставить роженицу чихать. Был еще нож с буквами на неизвестном языке и крошечный серебряный амулет в форме руки, на ладони которой были вырезаны те же буквы.

День близился к вечеру, когда в дверь часовни постучали. Вернулся Сигнус. Он скинул с плеча мешок бобов, отвязал от пояса бутыль с вином и с облегчением расправил плечи.

— Прости, камлот, мы обошли всех повитух, которых знала служанка. Все, как сговорившись, твердят одно: если повитуха поможет произвести на свет младенца в этот проклятый день, то принесет несчастье всем новорожденным, которых будет принимать потом. Сколько бы мы ни сулили, никто не согласился с нами пойти.

— А еще они говорили, что ребенок, родившийся в этот день, или умрет сам, или отнимет жизнь у матери. Обоим не выжить, — понизив голос, добавил Сигнус.

Мне стало горько.

— Что ж тут удивительного, раз повитухи отказываются в этот день приходить на помощь роженицам?

Снизу донесся крик Аделы. Сигнус поморщился.

— Как она там?

— Я уже могу нащупать макушку младенца, но отверстие еще не расширилось. Боюсь, оно слишком мало. Боли очень сильные, но ребенок не может выйти, а Адела уже совсем ослабела.

Из крипты поднялся Осмонд.

— Где повитуха?

— Ни одна не согласилась прийти.

Осмонд схватил Сигнуса за грудки и встряхнул.

— Тебя давным-давно послали за повитухой! Чем ты занимался? Ты хочешь, чтобы Адела умерла? Тебе нравится смотреть, как женщины умирают? Этого тебе надо?

— Замолчи, замолчи немедленно. — Мне пришлось повысить голос. — Родриго и Сигнус старались, как могли, но ни одна повитуха не согласна принять роды в этот проклятый день.

Осмонд отпрянул и вжался в стену, закрыв руками лицо.

— Как я скажу ей? Она уже убедила себя, что не переживет родов!

Мой взгляд беспомощно заметался по стенам часовни, пока не остановился на изображении Девы Марии Милосердия.

— Помнишь, на Рождество Адела сказала, как ее утешает мысль о том, что Мария смотрит на нас со стены? Может быть, Святая Дева придаст ей сил? Давай принесем ее сюда и положим на помост.