Маски
Шрифт:
– Что, милая?
– Гадится мне!
Что же, – гадил исправно Маврикий Мердон.
И уж издали всплыло сложение трех-двухэтажных цветочных домов —
– как пион, как лимон и как лютик; —
– взлизнули вьюнки; завизжав, как стрижи, затрещав, как чижи, под колонну лимонного дома, под фризом серизовым; улепетнули под небо.
– Позволю заметить, – подергал Мердон перебитым, мездрявеньким носом, – на Знаменке, от углового окна, дом Фетисова, явно мигает окно с половины второго: в Ваганьковский; тушится ровно в одиннадцать
– Вы-то видели сами?
– С подзором ходил.
Он давно изучил все оттенки подлогов: подлог на письме, на счетах, на товарах, подлог государственный!
Прядал серебряный пар: промаячил домочек резнок деревянный, коричнево-розовых колеров, с легкой, резной, полукруглой надстройкой; там вырезанный Геркулес, размахнувшись дубиною, льва добивал: из-за снежного облако.
– Кто жилец-то?
– Да дамский портной, Цвишенцворш.
– В списке значится?
– От Николаевского с двумя ящиками эти самые – прямо: к нему.
– А в Ваганьковском?
– Грек Филлипопи с жильцами: Лорийдисом, Маго Маогой, из Индии.
Тертий Мертетев под небо молочного цвета перчаткой с дымком:
– Значит – Знаменка; значит – не Тителев; здесь – делать нечего.
Порх, перемельк: ничего; перепырснулось все; из-за свиста провесилась кариатида, одною рукою держащая грузы балкона, другой – опрокинутый факел.
Мертетеву вспомнилось: из Хапаранды писали ему: ожидается нынче иль завтра развоз аппаратов берлинских для крыш по шпионским квартирам в Москве; аппараты в разобранном виде таки унырнули от зоркого ока с границ:
– Глаз – сюда; глаз – на Знаменку.
И осенило: да что? Тигроватко! Ее и прислать; баба с носом, с принюхом.
К тулупу:
– Аптека ближайшая?
– На Петероковой.
– Вы уж, Маврикий… А я – к телефону.
И Тертий Терентьевич Мертетев, подбросивши руку к фуражке, другою рукой замахав и пятью белоснежными пальцами воздух хватая, от них захрустел в перевзвизг рукавов, куда все унеслось; только —
– кучер в лазурной подушечке задом растолстым провесился из белой пены на белую пену.
А саночек – нет; коней – нет.
____________________
И матерый мерзавец, —
– Маврикий Мердон, —
– усмехнулся…
С Велес-Непещезичем, – не с Манасевичем, – путь; как же: Тителев – лакомый кус; не для царской охранки же; «князю», премьеру, его, точно торт, поднесет: «Пораженческий заговор против войны до конца!» Чего доброго: «князя»; в придачу с Велесом, он Тителеву, сберегаемому до последних, решительных действий: он знает, «кто» Тителев; и презентует, как торт, потому что Велес – неглижирует Тителевым; Сослепецкого он прострочит; капитан Пшевжепанский – мозгляк; а Мертетев – токующий тетерев.
А то – охранка!
Скажите пожалуйста: как же!
Вернулся, прищурясь, глядеть на лысастое место, как Форд, озирающий шкаф, несгораемый.
Винт снеговой, развизжась, полетел из-под ног, развивая рои перевертней; как ухнет из них:
– Тоска бешеная!
И тарахтом полозья снега шерошили; и белой овчиной тороченный, старый тулуп над
полозьями мордой рябою скользнул.Свиристенье вьюров
Куралесило.
Свист, свиристенье вьюров из пустых рукавов: в разговор подворотен: —
– «хлоп» – крыша; «дзан» – склянка; – – и серые тени прохожих из белого дыма, —
– как издали! Провод дрежжит; свора борзая храпами бьется о красный забор; вырез серый прохожего гнется в него; жестяной жолоб ржет; подворотня ворот —
– без ворот!
И морковного колера выступ без стен, поднимаемый каменной мышцей, безглавой, безгрудой из снежного дыма; а вьюрчивый юркий вьюнок – подлизнул под колонну.
Сутулая шуба, без ног, пронеслась за колесами черной кареты в сухой и рассыпчатый дым; и ударилось звонкое что-то; от жолоба свесились гущи снегурьи.
Проткнулись: —
– фонарь, верх проснеженной будки и штык часового с казенного места, которого —
– нет.
И прошел инженер, пыхтя паром туда, где отцокала свора морозная —
– гривистых, нежных, серебряных,
снежных коней —
– сквозь забор, переулок, ковровый платок, полушубок, тулуп и сквозь стену, с которой, как рапортом, отбарабанила крыша.
Москва, —
– как на крыльях, без стен, перегрохами в воздухе виснущих крыш —
– улетает.
Их – нет.
Санок – нет; людей – нет; шелестение ботиков, цоки и поскрипы мерзлых полозьев; и —
– Ноо!
Головою мотается лошадь.
И сереброперой загривиной переострился сугроб, от которого юркий вьюнок, вознесясь, разрываясь, —
– сквозной синусоидой ширится: —
– синие линии вьются и крутятся!
Белая ведьмочка
Терентий Титович из-под ворот появился: лицо его светом стальным полыхнуло: —
– Леоночка: —
– все же предательски держит себя: в настроеньях – сума переметная; перекати-поле; совести нет ни полушки; садись на нее; и – катись: как в санях; и – пиши с ней восьмерки: налево, направо; едва «гильотина», уже – «лидер-абенды»; как в полуобмороке; эта лютость – жирок буржуазный; а рыльце в пушку: появились знакомства: какие-то Гелиолобовы, Флитиков-Пли, Тигроватко; ныряет куда-то; шпика привела: он, Мер дон, записной!
Это ж в их положении – выстрелил дымом – начало предательства!
И протончилось лицо, точно горный хрусталь; и рукою держась за калитку, не взглядом, а смером обвел: вон – колун стоит в снеге; песок для усыпа в ведре; и лопата, которою снег разгребают, в снег воткнута, перекрестятся с метлой; Никанор там с лопатой, как чорт с сатаной, то ужаснейше морщась под тяжестью кома, а то впереверт, мимо снега махал, проливаясь испариной.
Вдруг:
– Кровцу выпустим все же: с поры до поры – в топоры; вещь естественная!
Верещало; и – проволока дребезжала: и – белая ведьмочка, вылетев из-за трубы, вверх ногами и вниз головой, развизжалась икливыми криками в воздухе…