Мастер Альба

– Один. Два. Три. Четыре.

И затем застегнулся, но так неловко, что опытным глазам присутствующих стало понятно: четвёртый кошель у него – не последний. Хотя и удивляться тут не приходилось. Правило ему было известно: деньги – вперёд. Так что брать с собой нужно было с запасом.

– Ну а теперь выпьешь? – громко спросил Беспалый, приготавливая снова свою пятерню для поимки следующего стакана. – И добавил: – Теперь можешь не думать ни о чём. Мы ещё никогда никого не подводили.

– Это известно, – откликнулся заказчик. – Рекомендации у вас самые превосходные.

И потянулся к кувшину – сам, поскольку девушка и юнец были заняты: развязав шнуры у мешочков, они высыпали монеты на стол и, звеня, пересчитывали.

Прошло какое-то время. Давно опустел первый кувшин и затем – принесённый второй. Исчезли куда-то юнец и Беспалый. Малянка и гость сидели, обнявшись, пели какую-то песенку.

– Утро уже, – сказала Малянка, когда песенка кончилась. – Теперь только следующей ночью пойдёшь за ворота. Там тебя подберут. Тот же всадник. Ты слышишь меня? Понимаешь? А пока – ляжешь спать.

– Спать? – пьяным голосом спрашивал раскрасневшийся гость. – А ты ляжешь вместе со мной? Мне одному непривы-ычно…

– Там видно будет, – обещающе говорила девица, помогая отяжелевшему заказчику встать. – Ты мне расскажи-ка сначала про этого Кристофера Альбу. Говорят, он очень богат?..

Через час, в комнате наверху, она торопливо рассказывала:

– У Альбы только один сын. Он же – единственный его богатству наследник. Не считая племянницы, на которой недавно женился наш гость. Когда мальчик умрёт, его отца тотчас отравят, в свите уже есть подкупленный человек. Отец как будто не перенесёт смерти сына. И тогда всё, чем он владеет, перейдёт к племяннице, а значит, к её мужу. Вот как ловко придумано.

– Так выходит, что в нашем подвальчике спит будущий владелец Груфского замка? – восторженно хохотнул в свою бороду, блеснув глазом, Беспалый.

В волнении и азарте он принялся топать по комнате, бормоча что-то под нос. Потом повернулся к юнцу:

– Пойдёшь на болото. Скажешь брату – пусть мальчишку не топит. Одежду оставить, да, а самого – увезти надо. И спрятать. Когда наш заказчик станет Груфским наследником, мы ему мальчика и покажем! Тогда эти четыреста гульденов мы в окно выбросим. Малянке на пуговицы отдадим. Поезжай на болото, не медли!

Юнец, скривив губы в довольной улыбочке, вышел.

– Молодец! – повернулся Беспалый к девушке.

– О, я знаю, – лукаво улыбнулась она. И, подняв пальчик вверх, строго добавила: – Но ты уж про пуговицы не забудь.

НАСЛЕДНИК

Владелец замка Груф рыцарь Кристофер Альба был весьма скромным и непритязательным человеком. Хотя если принять во внимание знатность его фамилии и военные рыцарские заслуги, то он должен был быть похожим на всех вельмож, волей судеб достигших подобных высот, а именно – властным, надменным, безжалостным. И уж конечно, знатоком наслаждений, которых достаточно в этом мире. Но нет! Ел он простую солдатскую пищу – здоровую, без гастрономических изысков (и повара держал соответственного). Носил одежду, лишённую вычурности – плотную, чёрную, недорогую. Никогда не притеснял своих вассалов и не обременял непосильным налогом крестьян, ремесленников и торговцев. За это все любили его – причём искренне, не напоказ. Единственное, в чём Альба был (впрочем, умеренно) строг – это в соблюдении издавна установленного порядка – в торговле, в сохранении урожая, в соблюдении мельничной очереди, в чистке конюшен, в содержании замка в чистоте и опрятности. Однако строгости-то ему проявлять и не приходилось – имеется в виду применение обычных в те времена наказаний – страшных, часто неизлечимо уродующих тело. Нет, это не было необходимым. Когда-то, ещё только вернувшийся с королевской военной службы, довольно молодой, израненный (а потому сильно хромающий) Кристофер продал соседу несколько своих нерадивых слуг. Просто продал, а не оборвал кнутом кожу, не прижарил на углях, не затравил охотничьими псами. Но вот сосед, однажды взявший новых, недавно купленных людей, в составе прочей свиты на оленью охоту, один раз въехал в болото, так, что конь его мгновенно провалился по брюхо. Поблизости не было ни деревца, ни кустика. Тогда тонущий сделал знак, что-то крикнул, и слуги его тотчас же затолкали в трясину перед конём этих несчастных и безжалостно затопили их. Конь, встав копытами на эту временную и ещё живую опору, вырвался из тяжких болотных объятий, а от бывших Кристоферовых слуг остались лишь громадные, бурые, жадно чавкнувшие пузыри. В замке об этом вскоре стало известно, и всякий разумный человек, от крестьянина до вассала, сказал себе – “лучше дух испустить, чем потерять такого доброго хозяина, как Кристофер Альба”.

И вот ещё странность: этот хромой рыцарь, как уже было сказано, не душил налогами земельный и ремесленный люд, и тот был если не явно доволен – то уж неизменно сыт. А значит, и больше имел сил на обработку земли. И обильнее был урожай, и скот имел больше приплода, и у самих людей чёрного сословия рождалось больше детишек – и в конечном итоге и сам владелец Груфского замка богател год от года.

Соседи же относились к нему с той меченой бесом завистью, которая очень плотно соединена с ненавистью. Потому, если бы они узнали, что владельцу замка и его маленькому сыну грозит смерть, они бы радостно затаились, и не только не оказали бы помощи, а даже и не предупредили. Поэтому затее новоявленного родственника, вероломного супруга Кристоферовой племянницы, а также злодейской шайки Беспалого был предопределён бесспорный успех.

В день, когда младшему Альбе исполнилось десять лет, он решил восстать против некоторых, как он считал, нелепостей в ритуалах его обыденной жизни. Его бунт был ужасающе дерзок, а требование, объявленное мажордому [14] , выглядело невозможным. Мальчишка потребовал – ни много, ни мало – права самостоятельно одеваться. Сидя посреди своей громадной, всклокоченной, белой постели, он коротким и жёстким, перенятым у отца жестом пресекал попытки спального слуги подобраться к нему с чулками, паркетными, на войлочной подошве, туфлями и утренней длинной умывальной рубахой.

14

Мажордом – главный распорядитель в хозяйстве дома, замка или имения.

– Я сам! – негромким, но исполненным упорства голосом повторял он снова и снова и руку держал протянутой к этим утренним предметам одежды.

Слуга, с испугом на побагровевшем лице, спасал от него эту одёжку и глядел моляще на мажордома, а тот озадаченно взирал на мальчишку и лишь качал головой.

– Ваш отец, барон Альба, – говорил он время от времени, – не будет рад нарушению порядка, установленного им самим.

– Так сходи к нему и узнай, – сказал наконец юный упрямец, – можно ли мне одеваться самому. – И добавил: – Сегодня – и навсегда!

Мажордом величественно удалился. Обернувшись в дверях, чтобы прикрыть их тяжёлые створки, он поймал растерянно-вопрошающий взгляд слуги и дал себе мимолётную вольность: пожал нервно плечами.

Его не было почти час, и всё это время мальчишка сидел упрямо в постели, вытянув словно цапля, тонкие ноги, сложив на груди руки и поджав несговорчиво рот.

Мажордом прибыл. Встал посреди большой спальни, поставил ноги в позицию, положил руки на пояс.

– Его светлость барон Альба позволяет вам одеваться без чьей-либо помощи, – подняв глаза к потолку, проговорил он величественно и протяжно. И добавил: – Но одежда ваша должна оставаться прежней!

Маленький Альба, встав на четвереньки, довольным лягушонком запрыгал к краю кровати, а на последние слова мажордома лишь скорчил гримаску, выражающую небольшую досаду. Это требование – не носить свою неудобную, с бархатом и шнурами одежду, с подвешенной на грудь золотой трёхрядной цепочкой – он высказал ещё год назад, в день девятилетия. И, кажется, вот так же, сидя в постели. Тогда отец был непреклонен – но наследник и не расстроился. Он имел личный тайник – в углу гостевого громадного зала, где стояли собранные в человеческую фигуру древние латы. В этих латах, сзади, за спинной створкой кирасы [15] он прятал свою величайшую ценность: с изрядным трудом добытую одёжку мальчика из простого народа. Надев её, он мог смело нарушить некоторые запреты: мог бегать по замку (а в своём бархате с золотой цепью ему надлежало только ходить, причём неторопливо, с достоинством), мог пробраться на конюшню, или на кухню (где его узнавали, но ни разу не выдали), или даже – вот этого уже не знал никто – сбежать через одну из своих мышиных норок за стены замка, наружу, к реке. Туда, где он был принят в компанию местных, таких же, как он, малышей-оборванцев, вечно голодных и вечно счастливых, и где часами напролёт носился, как ветер, соревнуясь с друзьями в их незатейливых мальчишеских играх. И так же, как они, он был голоден, счастлив, и так же краснели от вольного воздуха его щёки и блестели наследственные, баронские, серо-зелёные глазки.

15

Кираса – кованый панцирь, закрывающий тело от шеи до пояса.

Так было и сегодня. Если вечером мальчика ждал праздничный ужин, – в меру торжественный, и не очень-то, кажется, вкусный, – то день он непременно желал провести на своё усмотрение. И не просто на этот раз поиграть с милыми его сердцу оборвышами. Ему предстояло совершить первое в своей жизни по-настоящему важное дело. Соответственно, и взялся он за это дело со взрослой серьёзностью, тщательно.

Дело было тайным. Пробравшись в библиотеку, он запер изнутри дверь на ключ, достал пузырёк с чёрной тушью, принесённое с заднего двора большое гусиное перо, лист бумаги и острый осколок стекла. Этим осколком он умело и правильно обрезал перо, заточил и расщепил аккуратненько его кончик. Затем осмотрел лист бумаги – фамильной, с гербом, сложил и оторвал половину. Обмакнул в склянку перо, осмотрел его, приподняв к свету окна, и на той половине листа, что была без герба, довольно ровным почерком вывел: