Мастер сыскного дела

— Эх ты!.. А ну еще раз! Да не лезь на рожон будто медведь, а сперва погляди, куда сподручней бить, да о том подумай, куда тебя вперед ударят! Бей — не жалей!

Теперь уж Яков во всю силу драться начал — ткнул шпагой вперед, коснулся выставленного против него клинка, отбил его с силой и хотел уж было вперед ударить, препятствий к тому не видя, да вдруг почуял на шее своей легкий, холодный укол, будто комар его куснул — то батюшка его, Карл Фирлефанц, шпагу свою выставив, острие в горло ему упер, кожу оцарапав, а как то сумел — Яков и не понял!

— Худо дело, — вздохнул Карл. — Да ведь ты вовсе почти драться не умеешь, как же тебе против Фридриха выстоять?

— Бог мне поможет! — уверенно заявил Яков.

— Воля твоя, но здесь Бог будет на стороне Леммера. Ему — не тебе в подмогу!

— Но ведь дело его неправое! — возразил Яков.

— Зато рука верная! — ответил Карл. — Я столь смертей на войне видел, что в себя боле чем в Бога верить привык. Коли бы Господь один исход драки решал, так не дал бы души христианские в обиду — тогда в мы нехристей, кровинки своей не пролив, побили! А я видал турков в рубке да видал, как они служивых наших, что ротозейничали, саблями в куски резали. И сам их рубил! Оттого твердо знаю, что нет солдату в бою подмоги иной, как кроме него самого, и не на кого надеяться, лишь на себя и оружие свое!

А ну — вставай!

Удар — звон стали о сталь.

Удар — звон...

Удар... Укол!..

— Вставай!

Удар!..

Удар — да такой, что искры в стороны!..

Удар!..

Нет, не обучить Якова премудростям фехтовальным за сей короткий срок! Тут хошь бы один-два удара поставить...

— Ладно, коли так — покажу я тебе прием особый, коим не единожды я жизнь свою спасал, — сказал Карл. — Буде станет враг тебя одолевать да бить с левого бока, ты поддайся, оступись, будто поскользнулся по неосторожности, да на одно колено припади, а уж как он добивать тебя зачнет, тут-то ты, мига малого не теряя, по шпаге изо всех сил бей да, вперед прыгнув, коли его снизу в грудь! Понял ли?

— Понял, батюшка.

— А коли понял — так попробуй.

Сделал Яков все в точности, как батюшка его учил: упал на колено да по шпаге звонко ударив, вперед прыгнул, только не было уж там, куда он метил, Карла, тот позади него стоял, клинок в спину ему уставя. Да с досады великой от неповоротливости сына — стеганул им, будто розгой, поперек седалища Якова.

— Ой!..

— Кто ж так прыгает?! Коли так прыгать, враг троекратно отскочить успеет да сзади тебя проткнуть. Прыгать надобно, будто волки позади тебя зубами щелкают!

А ну — покажь!

Вновь прыгнул Яков, да вновь не так — шпагой наотмашь получив. Да пребольно как!

— Ой!

— Терпи — лучше сто раз битому быть, чем единожды — мертвому! — наставляет его Карл. — В другой раз вдвое крепче против прежнего ударю — не пожалею!

И так и бил — все седалище Якову в кровь исстегав! Ровно как его когда-то бивали старики-солдаты, по двадцать годков отслужившие, премудростям военным, не жалеючи, обучая.

— Ну, понял ли? — вопрошает Карл, шпагу платком отирая.

— Понял, — ответствует Яков, пониже спины держась да слезы, что от боли, а пуще от обиды, смахивая.

— Вот и славно! А ну, коли меня сызнова!..

Выпад...

Удар...

Звон!..

А боле Карл уж ничему его научить не смог — не успел, вышло время его! Да и Якова тоже!

Глава 29

Все то, что было, — было позади, потому что за спиной Мишеля-Герхарда фон Штольца, подле дома покойного академика Анохина-Зентовича, где теперь бегали, суетясь и дуя в свистки, милиционеры.

Они были — там.

Он — здесь!

А ведь кабы не их любопытство, сидеть ему нынче в кутузке!

Уф...

Мишель-Герхард фон Штольц отряхнул свои перышки и направился к ближайшей остановке городского транспорта — конечно, не пристало «фонам» ездить на каких-то там автобусах, но не идти же через весь город пешком! Тем паче что ради такого случая можно забыть на время о своих «голубых кровях» и «давать деру» не в облике аристократа фон Штольца, а в привычной к ненавязчивому отечественному сервису шкуре — Мишки Шутова...

Ну что, фон Штольц — делаем отсюда ноги, «рвя когти» и «сверкая пятками»?

И yes!..

Подошел автобус.

Мишель-Герхард фон Штольц вошел в распахнутые двери и встал, держась за поручень, ибо не рискнул садиться своими тысячедолларовыми штанами на исшарканные сиденья.

Поехали...

А куда, собственно?

К Светлане? Так подле ее квартиры уже наверняка дежурят с нетерпением поджидающие его оперативники.

Хорошо бы отправиться теперь в свой «фамильный» со всеми возможными удобствами и видом на Средиземноморье замок... Который за тридевять земель, через три границы, без паспорта и денег...

Тогда, может быть, перетерпеть день-другой в каком-нибудь, пусть даже четырехзвездочном, отеле? Причем — за спасибо живешь?

Вот и выходит, что податься ему некуда!

И, наверное, Мишель-Герхард фон Штольц так и не придумал бы, где ему скоротать ближайшую ночь, кабы о нем не позаботилась судьба. В облике сержанта милиции.

— Ваши документы!

Что — опять?!!

Да что они, сговорились, что ли?

— Нет у меня документов.

— А что есть?

Того, что могло бы заменить документы, у Мишеля-Герхарда фон Штольца при себе тоже не оказалось.

— Тогда — пройдемте, — разочарованно вздохнул сержант.

— Куда?

Туда, где он уже был!

Только что! И откуда столь успешно бежал!

Вот это и называется — снова-здорово!

Глава 30

— Стройсь!.. Шагом марш!..

Команду, что назначена была чистить выгребные ямы, вывели за ворота. Была эта работа для пленных особой, о какой всяк мечтал, привилегией — в городских уборных дерьмо ведрами черпать да через край в бочки сливать и уж после, за городом, те бочки опорожнять и чистить. За сей труд поляки хоть немного, но платили, и можно было эти деньги через конвоиров менять на продукты.

Как вышли за ворота, Валериан Христофорович оживился, стал озираться во все стороны, потирать руки.

— Валериан Христофорович, — урезонивал его Мишель. — Да ведь нельзя же так, нельзя обращать на себя внимание, а ну как конвоиры насторожатся?

— Да-да, конечно! — соглашался Валериан Христофорович, но тут же начинал вновь вести себя будто задумавший озорство подросток.

— Вы знаете, мне кажется, вернее, я уверен, что у нас все получится! — заговорщически шептал он, строя многозначительные физиономии.