Мастер сыскного дела
Шрифт:
— Так, может, он нас отсюда вызволит или хоть об еде распорядится?.. Ведь пропадем мы здесь все! Вы уж не сочтите за труд — похлопочите...
Смотреть на Валериана Христофоровича было больно — осунувшийся, потерявший свой величественный вид, весь в каких-то невообразимых обносках.
— Вы поговорите? Обещайте мне!
Мишель промолчал.
Но вечером его вызвали из барака.
Звягин ждал его в отдельном кабинете — скорее камере.
— Как же тебя угораздило-то? — с укоризной спросил он. — Впрочем, я тебя не виню — в жизни всякое бывает. Я сам, как к Махно угодил, готов был ему на веру присягнуть, лишь бы не под нож! Ходил
Как-то так вышло, что Звягин сидел, а Мишель стоял пред бывшим своим приятелем по стойке «смирно». И хоть были они когда-то близки, да не были теперь ровней.
— Ты вот что, Фирфанцев, ты иди к нам, я тебя знаю, коли надо, поручусь, — широким жестом предложил Звягин, — нам такие люди во как нужны! — резанул себя ребром ладони по горлу.
А жесты-то у него — «товарищеские», отметил Мишель.
И дело было не в том, что Мишель испытывал симпатию к новой власти — ничуть, а в том, что переметываться вот так, из одного стана в другой, считал для себя по меньшей мере непорядочным. Ладно бы менять благополучную жизнь на барачные нары, но никак не наоборот! Да и что подумает о нем Паша-кочегар? И как быть с Анной?..
Вот и выходит, что хоть не красный он, но к белым ход ему закрыт!
— Нет, уволь, — покачал головой Мишель.
— Боишься? — понял все по-своему Звягин. — Ну да дело твое: не хочешь — как хочешь, неволить не стану. А желаешь, я тебе, по старой дружбе, побег устрою — героем у «товарищей» станешь?
— А что за это? — спросил Мишель.
— Мне — решительно ничего! — заверил его Звягин. — Бумагу лишь подпишешь, что готов сотрудничать с контрразведкой. Кабы не поляки, кабы это было в моих силах, я бы тебя с легкой душой отпустил на все четыре стороны. Да лагерь-то не наш, и пленные не за нами числятся! Ну, что скажешь?
— Нет, — отказался Мишель. — Ничего я подписывать не стану.
— Да ведь сгниешь здесь заживо, не за понюшку табаку! — пожалел его Звягин. — Неужто не жаль?
Может, и жаль — да как иначе?..
— Разреши мне пойти? — вновь попросил Мишель.
— Да погоди — поешь хоть! — остановил его Звягин, торопливо выкладывая на стол какие-то свертки.
— Благодарю, — кивнул Мишель, чувствуя, как ему сводит желудок голодный спазм. — С твоего позволения, я возьму все это с собой.
— "Товарищей" подкормить хочешь? — зло спросил Звягин.
— Хочу, — кивнул Мишель, — товарищей...
Уж ночью, когда в бараке все спали, он лежал без сна, думая, что, может быть, зря отказался от возможности выбраться отсюда, что, возможно, лучше было бы поступиться честью, чем предать Анну, — да теперь все одно, ничего уж не изменить...
Звягина Мишель видел еще лишь раз, мельком, когда тот командовал построение накормленным и одетым в новенькую форму бывшим красноармейцам, а ныне добровольцам Белой армии.
Он заметил его и тут же предпочел шагнуть в толпу пленников, дабы раствориться средь сотен подобных ему оборванцев. С глаз долой... Он принял решение и не хотел искушать судьбу сызнова.
Да, видно, Звягин был с его решением не согласен.
— А приятель-то ваш не прост — ох не прост! — по секрету сообщил Валериан Христофорович. — Он ведь меня к себе зазвал да такие тенета плести стал — просто кружева. Все о вас расспрашивал. Ну да я калач тертый — ничего лишнего не сболтнул,
а, напротив, всячески убеждал его, что вы, сударь, скрытый белогвардеец и убежденный монархист, коего «товарищи» насильно в свою веру оборотили!— Так-то зачем? — расстроился Мишель.
— А по-вашему, лучше в петле болтаться? — резонно возразил старый сыщик. — Ныне здесь все в овечек рядятся, хоть прежде комиссарили! Я ведь, грешным делом, тоже показал, что меня насильно мобилизовали, к их красному делу пристроив, так вы, милостивый государь, уж не подведите меня, подтвердите, коли вас спросят.
Но — не спросили...
Дале жизнь потекла обычным порядком — утреннее построение с читкой приказов, бессмысленное, утомительное шатание по лагерю в поисках чего-нибудь съестного, холод, голод, злоба... После — ночное забытье на жестких нарах в бараке, поутру перекличка и вынос остывших хладных тел пленников, умерших по соседству, коих складывали штабелем тут же, подле строя...
И уж казалось, что смерть — единственно возможный исход из сего бедственного положения. Но как-то отозвали Мишеля в сторонку Валериан Христофорович с Пашей-кочегаром да огорошили:
— А ведь мы, сударь, бежать отсель задумали! — заговорщически прошептал старый сыщик. — Ей-ей, сколь можно измывательства над собой терпеть!.. Ведь коли теперь не попытаться бежать, после сил уж не будет! Вон у Паши и план имеется.
— Да ведь если поймают — запорют нас! — напомнил Мишель.
— А ежели нет? — усмехнулся Паша-кочегар. — Прямо из лагеря, конечно, не убечь, но ежели на работы напроситься да за колючую проволоку выйти...
— А как же выйти?
— Штабному писарю дать надобно, а он похлопочет. Да я уж и дал!..
— Когда ж? — отчего-то торопясь и весь дрожа, спросил Мишель.
— А чего откладывать — завтра вечером и побежим!..
Глава 28
— Что! — всплеснул руками Карл. — Что ты наделал?! Да ведь зарежет он тебя, ей-ей, зарежет как цыпленка! Всем известно, какой Фридрих искусный фехтовальщик, а ты в своей жизни боле с резцом упражнялся, чем со шпагой! Коли надумал ты его убить, так тогда надобно было пистоли выбирать!
— Не за мной тот выбор был, — напомнил Яков.
— Ах беда, беда!
Ну да делать нечего — не отступать же. Дуэль не бой, где не зазорно, военной хитрости ради, противнику спину показать.
Если отказаться от дуэли — сочтут тебя трусом, и уж никто руки не подаст!
— Когда ж назначено? — спросил Карл.
— В пять часов пополудни, послезавтра.
Не думал не гадал Карл единственного своего сына пережить, потеряв не на войне, не по болезни, а так вот, из-за глупости.
— Коли он тебя убьет, так следом я его вызову, да, бог даст, отомщу за тебя, — твердо сказал Карл. — А ты покуда, время не теряя, ступай со шпагой упражняйся. Айда за мной...
Пошли в ружейную комнату, где Карл хранил палаши и пистолеты да сверх них фузей несколько, вроде тех, с какими он, в солдатах служа, турка воевал.
— На-ка — держи.
Вынул из шкапа, протянул Якову шпагу. Другую себе взял.
— Вставай супротив меня да бейся — не жалей, будто не с отцом родным, а с ворогом дерешься.
— А ежели я вас пораню, батюшка?
— Если поранишь — честь тебе и слава! А нет — не взыщи, да пощады не ожидай — я тебя жалеть не стану! Атакуй!
Бросился Яков на отца, но тот, позы не меняя, отбил его клинок в сторону, сам нанеся укол вбок.