Мастера афоризма. Мудрость и остроумие от Возрождения до наших дней
Шрифт:
Мосье Колумб, откройте нам еще один Новый Свет! Мадемуазель Таис, сожгите нам еще один Персеполь! Мосье Иисус Христос, устройте так, чтобы вас еще раз распяли!
Музыка свадебного шествия всегда напоминает мне военный марш перед битвой.
Мы боремся не за человеческие права народа, но за божественные права человека.
Мы не властители, а слуги слова.
Мы понимаем развалины
Наибольшего он достиг в невежестве.
Нам был предписан патриотизм, и мы стали патриотами, ибо мы делаем все, что нам приказывают наши государи.
Наше лето только выкрашенная в зеленый цвет зима.
Не будучи допущены ко всем остальным ремеслам, евреи поневоле стали самыми сметливыми купцами и банкирами. Их заставляли быть богатыми, а потом ненавидели за богатство.
Не будь у меня жены и попугая, я бы давно покончил с собой.
Не мы хватаем идею, идея хватает и гонит нас на арену, чтобы мы, как невольники-гладиаторы, сражались за нее. Так бывает со всяким истинным трибуном или апостолом.
Некая девушка решила: «Это, должно быть, очень богатый господин, раз он так безобразен». Публика рассуждает так же: «Это, должно быть, очень ученый человек, раз он такой скучный». Отсюда успех многих немцев в Париже.
Ни у одного народа вера в бессмертие не была так сильна, как у кельтов; у них можно было занимать деньги, с тем что возвратишь их в ином мире.
Никогда не говорить об отношении к евреям! Испанец, который каждую ночь во сне беседует с Божьей Матерью, из деликатности ни за что не коснется ее отношений к Богу-Отцу: самое беспорочное зачатие все-таки остается зачатием.
Ничто не уязвляет мужчину сильнее мелких женских булавочных уколов. Мы готовы к могучим ударам меча, а нас щекочут в самых чувствительных местах!
Новые мысли придумывают мудрецы, а распространяют глупцы.
Нравственность – это разум сердца.
О врагах Наполеона: Они поносят его, но всегда с известной почтительностью: когда правой рукой они кидают в него дерьмо, левая тянется к шляпе.
О журналистах, сообщавших о Гейне заведомые небылицы, – например, что он помещен в сумасшедший дом: – Чем эта пакость мельче, тем труднее к ней подступиться. Вот ведь что: блоху не заклеймишь!
О Марии Магдалине на картине Паоло Веронезе «Христос»: Она так прекрасна, что боишься, как бы ее, чего доброго, не совратили еще раз.
О мертвых следует говорить только хорошее, но о живых следует говорить только дурное.
О писателях «Молодой
Германии»: Я посеял зубы дракона, а пожал – блох.О, этот рай! Удивительное дело: едва женщина поднялась до мышления и самосознания, как первой ее мыслью было: новое платье!
Об одном из своих современников: Клаурен стал нынче так знаменит в Германии, что вас не впустят ни в один публичный дом, если вы его не читали.
Один поэт сказал: «Первый король был счастливый воин!» Насчет основателей нынешних наших финансовых династий мы можем, пожалуй, прозаически сказать, что первый банкир был счастливый мошенник.
Он критик не для больших, а для мелких писателей – под его лупой не помещаются киты, но зато помещаются интересные блохи.
Он разглядывает мелких писателей в увеличительное стекло, а великих – в уменьшительное.
Она выглядит как Венера Милосская: очень старая, без зубов и с белыми пятнышками на желтой коже.
Опиум – тоже религия. Между опиумом и религией существует большее родство, нежели большинство людей может себе представить.
Оскорбивший никогда не простит. Простить может лишь оскорбленный.
Остерегайтесь поощрять крещение среди евреев. Это всего-навсего вода, и она легко высыхает. Наоборот, поощряйте обрезание – это вера, врезанная в плоть; в дух ее уже невозможно врезать.
Острить и занимать деньги нужно внезапно. (Видоизмененный Гейне.)
От высокомерия богатства ничто не защитит вас – кроме смерти и сатиры.
Первая добродетель германцев – известная верность, несколько неуклюжая, но трогательно великодушная верность. Немец бьется даже за самое неправое дело, раз он получил задаток или хоть спьяну обещал свое содействие.
Первый, кто сравнил женщину с цветком, был великим поэтом, но уже второй был олухом.
Переводчик по отношению к автору – то же, что обезьяна по отношению к человеку.
Перед смертью: Бог меня простит, это его ремесло.
Позднейшие произведения истинного поэта отнюдь не значительнее ранних; нет, первый ребенок не хуже второго, только роды потом бывают легче.
Пока мы читаем о революциях в книгах, все это очень красиво на вид, подобно пейзажам, искусно выгравированным на белой веленевой бумаге: они так чисты, так приветливы; однако потом, когда рассматриваешь их в натуре, они, быть может, и выигрывают в смысле своей грандиозности, но в деталях представляют очень грязное, мерзкое зрелище; навозные кучи, выгравированные на меди, не имеют запаха, и через выгравированное на меди болото легко пройти при помощи глаз.