Мастера детектива. Выпуск 10

Но одна вещь, на то время не очень важная, немного меня смутила. После того, как был убит Гримо, Хедли вызвал своих людей и немедленно послал одного из них найти Флея – ведь на него падало подозрение. Полицейские прибыли сюда… в котором часу?

– Согласно моей раскладке, приблизительно в десять сорок, – сказал Ремпол.

– И одного человека сразу же послали искать Флея. Он должен был быть на Калиостро–стрит… когда? Думаю, минут через пятнадцать – двадцать после того, как, вероятно, был убит Флей. Но что произошло за этот короткий промежуток времени? Целый ряд неправдоподобных вещей. Флея доставили в дом врача, он там умирает. Попытка установить его личность последствий не дала. «После определенной задержки», если говорить словами газетной информации, тело Флея отвезли в морг. Когда детектив, которого Хедли послал найти Флея, прибыл на Калиостро–стрит, все было кончено. Волнение улеглось, и констебль, переходя от дома к дому, опрашивал жителей. Это казалось неправдоподобным. К сожалению, я был таким дураком, что не понял значения этого даже вчера утром, когда увидел часы в витрине ювелирного магазина.

Вспомните! Вчера мы завтракали в моем доме, когда пришел Петтис. Мы с ним разговаривали… до которого часа?

– Ровно до десяти, – нарушил молчание Хедли и щелкнул пальцами. – Это я хорошо помню, потому что, когда он поднялся уходить, Биг Бен как раз пробил десять.

– Совершенно верно. Петтис ушел, мы сразу оделись и поехали прямо на Калиостро–стрит. Теперь прикиньте, сколько нам потребовалось времени, чтобы мы надели пальто, шляпы и проехали короткое расстояние по безлюдной в воскресенье улице. На дорогу у нас ушло всего десять минут. Думаю, на все вместе нам потребовалось не больше двадцати минут. Но на Калиостро–стрит вы показали мне ювелирный магазин как раз в тот момент, когда те сказочные часы били одиннадцать.

Даже тогда в моей тупой голове не возникла мысль поинтересоваться теми часами. Не сделали этого, будучи в возбужденном состоянии, и три свидетеля накануне вечером. Как раз тогда – помните? – Соммерс и О'Рурк повели нас на квартиру Бернаби. После достаточно долгого осмотра квартиры мы говорили с О'Рурком. Во время этой беседы я обратил внимание на то, что в мертвой тишине дня, когда с улицы долетал только шум ветра, появился новый звук. Я услышал звон церковных колоколов.

Когда начинают звонить церковные колокола? Конечно, не после одиннадцати, когда уже идет служба, а до одиннадцати, до службы. Но если поверить этим немецким часам, было уже значительно позже одиннадцати. Именно тогда мой темный разум проснулся. Я вспомнил о Биг Бене и о времени, которое потребовалось нам для поездки на Калиостро–стрит. Я сопоставил колокольный звон, Биг Бен и время, которое показывали эти декоративные иностранные часы. Церковь и государство, так сказать, не могли бы одновременно ошибиться. Другими словами, часы в витрине ювелирного магазина спешили больше, чем на сорок минут! Значит, выстрел на Калиостро–стрит не мог прозвучать в десять двадцать пять. На самом деле он мог раздаться незадолго до девяти сорока пяти – ну, скажем, в девять сорок.

Раньше или позже кто–нибудь обратил бы на это внимание, а может, и уже обратил. Всплыло бы это и на суде присяжных. Кто–нибудь обязательно предложил бы точно установить время. Не знаю, поняли бы все сразу – надеюсь, что так – или это еще больше бы сбило вас с толку. Но неопровержимо то, что события на Калиостро–стрит произошли за несколько минут до того, как посетитель с фальшивым лицом позвонил в девять сорок пять в этот дом.

– Все–таки я не вижу… – начал Хедли. – Невозможно…

– Невозможно? Да. Но я хочу объяснить вам ход событий с самого начала.

– Хорошо. Но разрешите мне привести все в порядок. Если Гримо, как вы говорите, застрелил Флея на Калиостро–стрит незадолго до девяти сорока пяти…

– Я этого не говорил, – возразил доктор Фелл.

– Как?!

– Так. Вы все поймете, если проследите за моей мыслью с самого начала. На той неделе, в среду вечером, когда в ресторане «Уорвик» Флей впервые появился из прошлого, прямо–таки из могилы, и начал угрожать Гримо, тот решил его убить. Видите ли, Гримо был единственным, у кого был мотив убить Флея. Вы знаете, Хедли, у него все–таки была причина для этого. Гримо – живой и здоровый, обеспеченный, уважаемый. Прошлое похоронено. И вдруг распахивается дверь и входит худой незнакомец с неприятной усмешкой, который оказывается его братом! Гримо, убегая из тюрьмы, убил одного из своих братьев, когда их хоронили живыми в могилах, и только случайно не убил другого. Если бы это преступление было раскрыто, Гримо бы повесили. И вот Пьер Флей нашел его.

Теперь вспомните, что он сказал, появившись вдруг перед Гримо в ресторане «Уорвик». Подумайте над тем, что Флей делал или говорил, и увидите: он был не таким глуповатым, каким прикидывался. Почему он, имея целью только личную месть, решил встретиться с Гримо в кругу его друзей и угрожать, намекая на мертвого брата? Почему он сказал: «…у меня есть брат, который может сделать значительно больше, чем я, и для вас он опасен»? Потому что мертвый брат мог спровадить Гримо прямо на виселицу. Почему Флей сказал: «Мне ваша жизнь не нужна, она нужна ему»? Почему он спросил: «Хотите, чтобы это был я или прислать своего брата?»? И почему после всего этого он вручил Гримо свою визитную карточку с собственным адресом? To, что Флей дал визитку, в соединении с его словами и поступками, очень важно. Он хотел при свидетелях вызвать у Гримо страх и, высказываясь намеками, хотел сказать: «Ты, мой брат, сытый и богатый благодаря ограблению, которое мы совершили в молодости. Я бедный и ненавижу свою работу. Ты придешь ко мне по этому адресу и мы достигнем согласия? Или навести на тебя полицию?»

– Шантаж, – тихо сказал Хедли.

– Да. Флей был чудак, но он был совсем не глуп. Теперь припомните, как он высказал свою последнюю угрозу:

«Общение с братом мне тоже угрожает опасностью, но я готов пойти на этот риск». Он будто хотел сказать Гримо:

«Ты, мой брат, мог бы убить меня, как убил того, но я пойду на риск. Значит, или я смогу рассчитывать на тебя или пусть твой мертвый брат повесит тебя».

Припомните его поведение затем в тот вечер, когда он был убит. Припомните, с какой радостью он разбивал на осколки свой реквизит иллюзиониста. А что он сказал О'Рурку? Его слова – если исходить из того, что мы уже знаем – могут иметь только одно объяснение. Он заявил: «Моя работа завершена. Мне реквизит больше не нужен. Разве я не сказал, что собираюсь навестить своего брата? Он что–нибудь сделает, чтобы довести до конца наше давнее общее дело». Флей имел в виду, что Гримо согласится все уладить миром. Он считал, что порывает с прошлой своей жизнью навсегда, но одновременно знал и другое, что его брат ненадежен, потому что имел возможность убедиться в этом в прошлом. Не желая высказать открыто эти сомнения в разговоре с О'Рурком, Флей хотя и надеялся, что Гримо действительно имеет намерение поделиться с ним богатством, все же намекнул: «На случай, если со мной что–нибудь случится, найдите моего брата на той самой улице, где живу я. Он живет в другом месте, но там снял комнату». Через минуту я объясню эти его слова. Но сперва вернемся к Гримо. Он никогда не собирался подписывать с Флеем соглашение. Флей должен был умереть. Гримо, с его коварным характером, как вам известно, больше, чем остальные люди, интересовался волшебниками и обманом чувств и не хотел терпеть неприятностей от своего беспокойного брата. Флей должен был умереть, но убить его было не легкое дело.

Если бы Флей пришел к Гримо не при свидетелях, которые могли связать имя Флея с его собственным, все было бы намного проще. Но Флей был слишком сметлив. Он широко разгласил свое имя и адрес и намекнул перед друзьями Гримо на тайны, к которым он имел отношение. Теперь, если бы Флей оказался убитым, кто–нибудь мог сказать: «А! Это не тот самый, который…» Потом могло начаться опасное для Гримо расследование. Ведь только Бог знает, что и кому Флей о нем рассказывал. Вполне вероятно, что на самом деле он никому не рассказал о своей возможности влиять на Гримо, и такой возможности его надо было лишить. Что бы ни случилось с Флеем, даже если он окажется мертвым, следует ждать расследования, и это, конечно, угрожает Гримо. Единственная возможность создать впечатление, будто Флей грозит его жизни, – это послать самому себе письма с угрозами, напугать таким хитрым способом домочадцев и наконец сообщить, что Флей имеет намерение прийти к нему в тот самый вечер, когда он сам запланировал отправиться к Флею. Вскоре вы увидите, как блистательно Гримо планировал совершить это убийство.

Гримо собирался устроить так, чтобы были свидетели того, что Флей пришел к нему в субботу вечером. Двое должны были видеть, как Флей вошел в кабинет Гримо, слышать там ссору, звуки борьбы, выстрел, падение, а открыв дверь, найти в кабинете только Гримо с опасной на вид, но неглубокой раной от пули в боку. Никакого оружия нет. Из окна свисает веревка, которая принадлежит Флею, и все должны были подумать, что по ней он и бежал.

Помните, прогноз на тот день не обещал снега, поэтому найти следы было бы невозможно. Гримо сказал бы: «Он думал, что убил меня, потому что я прикинулся мертвым. Не сообщайте о бедняге в полицию, я на него не обижаюсь». А на следующее утро Флея нашли бы в его собственной комнате мертвым. Его бы посчитали самоубийцей, который приставил к своей груди револьвер и нажал на спусковой крючок. Оружие – рядом с ним. Записка о самоубийстве – на столе. Мол, в отчаянии от мысли, что он убил Гримо, он застрелился сам. Такой обман, джентльмены, задумал Гримо.

– Но как он это делал? – спросил Хедли. – Так или иначе у него ничего не вышло!

– Как видите, его план потерпел неудачу. Заключительная часть обмана состояла в том, что Флей должен был войти в его кабинет тогда, когда на самом деле он должен был лежать уже мертвым в своей квартире в доме на Калиостро–стрит. Гримо с помощью мадам Дюмон сделал для этого определенные приготовления.

Он предупредил Флея, чтобы тот ждал его у себя дома в девять вечера в субботу, в известном вам доме владельца табачного магазинчика на Калиостро–стрит. Он пообещал принести наличные. Припомните, ведь Флей, отказавшись работать, сжег реквизит и, довольный, покинул театр приблизительно в восемь пятнадцать.

Гримо выбрал субботу, потому что по незыблемой традиции оставался в субботние вечера в своем кабинете один, и никто не имел права его беспокоить, независимо от причины. Он выбрал этот вечер, чтобы иметь возможность незаметно выйти из дома и вернуться назад через полуподвал. В субботний вечер Энни, у которой там была комната, была свободна.

Помните, после того, как в семь тридцать он зашел в свой кабинет, никто его не видел до того времени, когда он в девять тридцать открыл дверь, чтобы впустить посетителя. Мадам Дюмон свидетельствовала, что разговаривала с ним в кабинете в девять тридцать, когда забирала поднос с посудой после вечернего кофе. Вкратце сообщу вам, почему я ей не верю. Дело в том, что в это время Гримо в кабинете не было вообще. Он был на Калиостро–стрит. Мадам Дюмон было сказано, чтобы она вошла в его кабинет в девять тридцать. Почему? Потому, джентльмены, что он дал указания Миллзу подняться наверх в девять тридцать и наблюдать за дверью кабинета из комнаты напротив. Миллза надо было обвести вокруг пальца. Но, если бы он, поднявшись наверх, пожелал бы увидеть Гримо и поговорить с ним, то мадам Дюмон была бы уже там, чтобы помешать ему. Она должна была остаться в коридоре рядом, чтобы не допустить такой возможности и впредь, если тот проявит любопытство.