Мастера и шедевры. Том 2

Щебетали, пели птицы.

Жар волнами обволакивал его. Ветер доносил горький душный запах скошенного сена, он прилетел из березовой рощи.

Природа летнего дня, роскошная, ленивая, томная, глядела на молодого художника с альбомом в руке и казалось, тихо шептала на ухо юноше: «Ты понял меня?»

Карусель солнечных бликов вертелась по зеленой лужайке, мелькала по нежным стволам берез, играла на листьях деревьев.

Листок альбома менялся на глазах. Белая бумага сама как будто излучала свет. И каждое мгновение делало ее то солнечножелтой, то серо-сиреневой, то голубой. Так изменяли цвет бумаги рефлексы, свет и тени. Позже это назовут пленэром.

Портрет поэта В. А. Жуковского.

А сегодня Орест мечтал написать этот уголок природы.

Юный Кипренский превзошел всех своих сверстников в стремлении постичь законы красоты. Он проводил сотни часов за копированием холстов классиков мировой живописи. Академические профессора ставили ему первые номера за великолепные рисунки с античных слепков, за натурные этюды.

И вот годы школы позади.

Видит бог, он не жалел сил, отдал свою энергию познанию сложного ремесла живописца, стал изумительным рисовальщиком.

Когда же по окончании в 1803 году Академии Кипренский не получил заграничной командировки, молодой художник принялся с неистовством писать с натуры, и его зрелое, превосходное мастерство в соединении со свежестью и первичностью видения мира потрясло всех.

Он очень быстро стал героем всех выставок.

«Автопортрет» 1809 года... Поразительно трепетна живопись этого холста. Легкие, как дымка, валеры смягчают энергичную и сочную кладку картины. Благороден колорит. Но особенную прелесть и живость изображению придают бегущие блики света, легко намеченные рефлексы и обобщенно взятые тени.

Необыкновенно юн, по-детски открыт пристальный, чего-то ожидающий взгляд молодого человека.

В нем ощущаются затаенная грусть и раздумья.

Сам облик мастера: его курчавые каштановые волосы, красиво обрамляющие высокий, выпуклый, чистый лоб лишь с еле заметной тенью забот, легшей между дуг бровей, нервные ноздри, будто вздрагивающие от напряжения, мягкая линия маленького рта, ямочка на подбородке, утопающая в свободно повязанном розовом шейном платке, небрежно накинутый на плечи плащ — все рисует нам образ романтический, полный поэзии и тайны.

Неотразимый магнетизм юности чарует зрителя в этом автопортрете.

Какая-то духовная открытость, приветливость отличают великолепно исполненное полотно.

Живописец прожил всего четверть века и достиг той счастливой поры, когда годы учения в Академии художеств, кропотливого труда, изучения классиков и ожидания позади.

И вот кисть виртуоза стремительно и непогрешимо намечает тончайшие валеры, создает тот драгоценный слиток света, теней, нюансов розового, серого, коричневого и умбристых цветов, ощущения впервые увиденного, прекрасного, что отличает жемчужину искусства от обычной картины.

Весь облик художника — непринужденность. Здесь полностью отсутствует скованность, которая порою присуща жанру автопортрета, когда живописец как бы невольно привязан к зеркалу и мольберту.

Сама жизнь была тогда восторгом. Радость встреч и печаль расставаний. Свежесть ранних зорь и прелесть вечерних закатов. Звуки клавесина и шорох атласных платьев. Чарующий аромат юности, неповторимость мгновений бытия. Все влекло душу молодого Ореста Кипренского, звало к одному заветному желанию — творить, оставить людям свое изумление перед чудом ощущения непрерывности впечатлений, от всей этой радужной кантилены смен дня и ночи, весны и осени, смеха и неутешных слез.

Кипренский далек от гражданственных раздумий, и, хотя его молодость была небезоблачной и тягость будней, серость мизерной суеты ежедневно лезли в глаза, все же юноша жил в каком-то будто заколдованном мире грез наяву; сильная рука мастера, его трепетное сердце и острый взгляд были словно нацелены на одну лишь ему ведомую цель — писать, рисовать изо всех нерастраченных сил, отдавать весь запас нестертых впечатлений творчеству.

И он не покладая рук работал, изучал пластику старых мастеров, копировал шедевры Корреджо и Ван Дейка, рисовал слепки с античных скульптур, желая одолеть ремесло, чтобы получить высшее наслаждение — свободно петь, воспевать окружающую его красоту.

Вот почему напрасно искать у Кипренского жанровые полотна, отражающие прозу будней.

Молодой художник считал своей задачей видеть лишь прекрасное, отбрасывая уродство, грязь и тщетную суету, владевшие большинством окружавших его людей.

Порою, разглядывая многочисленные портреты Кипренского, написанные в разное время, кажется, что в нем жили разные художники.

Восторженный романтик молодого периода, далее зрелый живописец-реалист, а в конце судьбы полотна мастера скорее склоняются к давно им же забытому академизму. Странная эволюция…

Но дело было значительно сложнее и трагичнее. Сама проза жизни заставила вдохновенного мечтателя стать скептически настроенным прозаиком, а далее равнодушным и даже циничным маньеристом.

Дар Кипренского напоминает чудесное дерево яблони, которое в пору весны чаровало нас свежими белопенными цветами.

К лету поспели сладкие плоды, радовавшие своим совершенством.

К осени плоды были сорваны, листья облетели, и мы увидели лишь остов стареющего дерева.

Так художник, отдав все силы весенней поре и поразив всех красотой своих цветов, а далее гроздьями спелых плодов, разочаровал и даже ужаснул своих современников голой неприглядностью сухих голенастых веток.

Но этот долголетний процесс мог быть другим.

Если бы Кипренский встретил на родине истинное признание, имел бы заказы и славу, его жизнь оказалась бы совсем другой и не походила бы в конце на высохшую яблоню.

… Что потрясло современников в портретах Кипренского?

Ведь русская школа имела уже до него блестящие работы таких корифеев живописи, как Левицкий, Рокотов, Боровиковский.

Чем покорил зрителей молодой мастер?

В своих первых шедеврах, созданных в начале XIX века, он показывает нам новую красоту в искусстве русского портрета.

Если его великие предшественники были во многом скованы условностями и часто их полотна носят следы комплиментарности, то холсты Кипренского с самого начала поразили неподдельностью восприятия мира, человека, его души.

Словно живая нить связывала художника с природой, окружающей нас. Кипренский был сам частью этого чудесного мира, и любовь живописца, его светлое изумление перед дивом мироздания отразились в его картинах, дышащих каким-то щемящим откровенным удивлением живописца. <