Мастера. Герань. Вильма

— В лесу. Я еще осенью вырыл в лесу траншею, там и спрячемся.

— Этого не хватало! Дурак я, что ли? А дом? Дом все же не брошу. У меня на гумне траншея.

— Что в лесу, что на гумне — один черт! И я бы ушел в лес, да тут у меня масло.

— Одно масло?

— И сахар.

— Эх, братец, лишь бы оно у тебя в земле не испортилось!

— Откуда ты знаешь, что я его закопал?

— Ну знаю.

— Так лучше забудь! Еще маленько подожду, а на пасху подслащу себе кофей и хлеб маслом намажу.

— А мне намажешь?

— Там поглядим. А откуда ты об этом пронюхал? Послушай, парень, уж не прибрал ли ты все к рукам?

— Ступай погляди! А ждать станешь — узнать опоздаешь. Давай, братец, поторапливайся да гляди в оба. Беги-ка лучше выкапывай!

— А я ничего не закопал. Даже яму не вырыл. На кой ляд она мне? Ведь у меня новый амбар. Придет беда — в передние двери вбегу, а в задние выбегу.

— Слышь, ребята, много их, много немцев-то! В этом году, считай, будет лихая шибачка!

12

И немцы знают, что близится светлое воскресенье. Однажды пополудни стоит мастер у окна, глядит на улицу и вдруг несказанно пугается, прямо цепенеет от страха, а потом начинает бестолково метаться по горнице, размахивая руками: эх, самое время схорониться, только куда, и времени уже нет, и Вильму на произвол судьбы не оставишь.

— Ой, Вильма, плохо дело, сюда идет этот Миш… Миш… ну, этот рыжий!

— Какой рыжий?

— Мишке. Наверняка за мной идет. Может, кто на нашего Имро донес, выдал его.

И мастер хоть и норовит скрыться, но, растерявшись вконец, выскакивает во двор. Они чуть ли не сталкиваются в дверях. Мишке даже поправляет фуражку, чтобы ненароком не свалилась. — Aj'e, jej'e, Herr Guld'an! Wie geht es Ihnen? [73]

Мастер, почти посиневший со страху, однако, поддакивает: — Danke! Gut, gut [74] .

— Gut? — Мишке недовольно фыркает. — Aber ich f"uhle mich schrecklich [75] .

73

Ах, господин Гульдан! Как поживаете? (нем.)

74

Спасибо! Хорошо, хорошо (нем.).

75

Хорошо? А я ужасно себя чувствую (нем.).

Мастер и бровью не ведет; не понимая почти ни единого слова, он лишь по лицу Мишке догадывается, что тот чем-то недоволен.

— Нехорошо? А в чем дело?

— Schrecklich. Ich bin m"ude. Schrecklich m"ude. Ich bin ein Soldat. Ich weiss es. Aber ich bin sch"on sehr m"ude [76] .

— Ах вот что! Устал! Ясно, ясно, пан Мишке! А кто устал?

— Sehr m"ude, sehr [77] устал.

— Значит, пан, пан Мишке устали?

— Ja, ja. Aber das macht nichts! Wie geht es Ihnen, Herr Guld'an? [78]

76

Ужасно. Я устал. Ужасно устал. Я солдат. Я это знаю. Но я уже очень устал (нем.).

77

Очень устал, очень (нем.).

78

Да, да. Но это ничего не значит! Как вы поживаете, господин Гульдан? (нем.)

— Конечно, пан Мишке. Понимаю. Я пана хорошо понимаю. Так-так, понимаю, конечно, уже понимаю. Я, в общем-то, хорошо себя чувствую.

— Ich mache nur einen Spaziergang [79] . Ходить! — Мишке и рукой показывает, что он всего лишь прогуливается. — Ходить und мой Kamerad Guld'an пасха посетить.

— Меня посетить? Ja, пан Мишке, это со стороны пана очень мило! Вроде бы я и не заслуживаю.

— Ja, ja. Пасха посетить. Мой Kamerad Guld'an. Alles ist schrecklich [80] . Фсе. Пасха будешь посетить.

79

Я вышел просто на прогулку (нем.).

80

Все ужасно (нем.).

— Понимаю. И вижу. Пан очень душевный человек.

— Пасха. Kirche. Christus und Stabat Mater [81] . Пасха будет Kamerad Guld'an посетить.

— Ну, ну, дело хорошее! И впрямь душевный человек!

— Und яйка?

— Яйка? Ах вот что, пану яиц надо! Вот оно что! Будут яйка, дам пану яйка! — Мастер в эту минуту готов был даже обнять его. — Я давеча дал, и теперь дам. Слава те господи, что мы так по-быстрому столковались! Пойдем, камрад, пошли, пан Мишке, пошли, пан Мишке!

81

Церковь. Христос и «Стояла Мать» (начальные слова молитвы).

13

А по дороге на запад две умученные женщины, видимо родственницы, может и сестры и обе наверняка вдовые, тащат деревянную тележку с грядками, горюют и плачутся, а с тележки у них все время что-то сваливается.

Пожилой мужчина заговаривает с ними: — Вы что, милые, горюете? Почему плачетесь? Откуда бежите и что с вами стряслось?

— Как нам не горевать, как не плакаться? Идем с востока на запад, война нас гонит. Немцы хату нашу разворотили. Сначала ее подпалили, козочка там у нас сгорела, а потом они все что ни есть укатали, с землей сровняли. Ничего-то у нас не осталось, ничего нету, только и остались, что стулья да перины. А нынче оттого так расстроились, что вот уж две недели все бежим с востока на запад — обратно-то не побежишь, — а люди толкуют, что мы уж на западе, ну и мы из-за этого совсем одурели. От плача. И от страха. Совсем одурели: выходит, что и бежать-то уж некуда.

— Не хочу, мои милые, вас огорчать, горя вам и так хватает. Только тут и впрямь запад, вы уж на западе. А двинетесь еще дальше, попадете в самый рейх. Сперва, правда, в протекторат, да это без разницы. Чехия и Моравия, B"ohmen und M"ahren, как немцы говорят, Чехия и Моравия — это и есть протекторат, но все равно что рейх, теперь это рейх. Там в Моравии, в Лидеровице, куда наш дядя Феро посватался, там тоже рейх, и он живет в рейхе. Теперь-то он уже старый, старше меня будет. Натерпелись вы всякого, я вам плохого не посоветую, а все ж таки в рейх не ходите и от протектората держитесь подальше. А может, вас туда и не пустят. Дядя Феро из Моравии теперь нам даже не пишет, такие там дела. Дальше вы уж не ходите! Лучше бы вам где приткнуться, переждать. Потому как мы тут в Околичном считаем, что войне быть недолго. Может, оно мимо нас промчится, может, и стороной обойдет, глядишь, вы и домой потом сможете воротиться.

— Ох, у нас и дома-то нет! Мы все потеряли!

— А хоть и дома нет, а все что-нибудь осталось, хоть какая земля. Земли-то и клочка достанет. Ведь и у меня земли не больше чем с две-три простыни, а все же знаю, есть она. Образумьтесь, голубушки! Повсюду война, но у меня еще местечко найдется, тут ничего пока такого не было. Хотите, так пущу вас на время. Надо передохнуть вам, подождать. Уж как будет, так будет, а человеку о своем угле думать положено. Откатится оно, вот вы и домой воротитесь, вас ведь двое, мои милые, ежели придете домой и все опять будет спокойно, уж какой-никакой домушко из собственной земли сотворите, выроете себе или вытопчете…

14

На страстную субботу набилось столько машин, что в народе началась паника. Еще не отошла одна колонна, а уж подоспела другая. Никуда было не протолкнуться. Солдаты все больше молчали, недоверчиво косились на деревенских, а если их кто о чем спрашивал, вертели головой — мол, непонятно. Ничего от них не узнаешь. Они даже друг с другом не разговаривали, там-сям обронят слово, да и то всякий раз тихонько, не громче чем вполголоса.

И священнику негде было устроить крестный ход. Праздник воскресения поневоле проходил только в храме, и все волновались, озирались вокруг, мужики перешептывались о чем-то, едва дождались конца богослужения.