Мастера. Герань. Вильма

Иногда Вильма посылает меня в магазин. Продавец меня не обманывает, знает, что я разбираюсь в ценах и деньгах. Пятикронки словацкие уже не в ходу, потому как на них не написано: подделка преследуется по закону. Нам-то известно, что значит подделка. Это то, что под делом, ниже дела, какая-то никудышная работа. Иной раз среди денег замешается крона B"ohmen und M"ahren, но продавцы не любят ее и, стараясь побыстрей сбагрить, сразу суют ее в руку первому же покупателю. А я еще глаза таращил, почему тот немец на мосту насыпал мне целую пригоршню пфеннигов! Он просто подарил мне B"ohmen und M"ahren, будто они уже жгли ему карман.

Проходит день за днем. Имрих не возвращается. Иногда мы и гневаемся на него. А как гнев пройдет, мы уверяем друг друга, что его приход мы намечали на какой-то иной день и что, в общем-то, все в порядке: — Ой, я ведь вчера пересчитала, — говорит Вильма. — Глянь-ка в календарь, увидишь, который день я подчеркнула! В субботу будет тут.

— Только в субботу? Чего ты меня все обманываешь? Сколько черешен я набрал, а теперь жди до самой субботы?! Сперва «сегодня», потом «завтра»…

— Завтра нет, завтра мне стирать надо.

— Мы все считаем да считаем: завтра, послезавтра, а потом еще один день. Только на дереве уже рвать нечего.

— Знаю. И то знаю, что мы с тобой уже притомились… Но неужто нам теперь бросать ждать?..

3

А однажды утром прибегает к нам, запыхавшись, мастер. — Имрих вернулся! — возглашает он, и глаза его сверкают. — Наш Имришко дома! Только что воротился. Его на машине привезли. Пошли, Рудко, пошли, с Имро поздороваешься!

Одним махом я на улице. Вот оно, свершилось! Значит, он все-таки вернулся. Имришко, здравствуй, что ты мне принес из своего странствия? Вдруг мне подумалось, будто Имрих был просто где-то в странствии. Пойду-ка выпрошу у него свою долю.

Но прежде нужно повсюду разнести новость, оповестить всех добрых и мирных людей, а таких на улице видимо-невидимо.

Пробегаю мимо Гульдановых ворот, останавливаюсь у первой же группки. — Имрих вернулся!

Люди удивленно оглядываются.

Несусь дальше. На всех подряд глаза таращу, всем улыбаюсь: — Имрих здесь! Имришко здесь! Уже вернулся. Не слыхали? Гульданов Имришко вернулся.

Прыгаю вокруг машин, кричу как полоумный: — Имрих вернулся!

Обгоняю пехотинцев. Возле командира замедляю шаг. — Слушай, товарищ! — поднимаю на него глаза. — Имро, соседский Имро, пришел сегодня утром домой!

Командир улыбается: — Отлично! — Потом поворачивается к солдатам: — Слушайте, товарищи! Сегодня Имришко вернулся домой! — Голос у него твердеет: — Смирно!

Я прохожу мимо него, чеканя шаг.

И опять бегу дальше.

Дорогу мне преграждает конный отряд. Мой крик врывается в ржанье и топот коней: — Казаки, ребята, Имришко дома!

Но они проносятся мимо, не слышат меня.

Бегу. Аж в боку колет. Добегаю до шеренги пленных. Они все усталые, небритые, запыленные. Проталкиваюсь к ним, вытягиваю шею. — Имро вернулся. Имро уже дома!

Один из них глядит на меня сквозь очки, потом вбирает голову в ворот грязной шинели и говорит: — Jawohl! [85]

И я бегу дальше. Через минуту я на мосту, но там уже никто никого не ждет. Ну конечно, нет! Имрих уже дома! Я бегаю, прыгаю, допрыгиваю и подпрыгиваю, толкаюсь туда-сюда, возвещаю на все стороны: — Он уже пришел…

— Какой Имрих? — дивится советский повар. — Я его не знаю.

— Ну Имрих. Соседский Имрих. Сегодня он домой вернулся.

— Вот и добро! — громко хохочет повар и шлепает мне на ладонь горячую котлету. — Будь здоров, малец!

85

Конечно! (нем.)

Я отскакиваю на обочину. Мимо меня проносится автоколонна. Солдаты весело кивают мне. Из одной машины улыбается и кивает мне генерал Малиновский. — Имрих вернулся! — оповещаю я и его.

Потом мчусь назад. В глазах, в носу, на одежде, в волосах и ушах, а главное, во рту у меня полно песка, пыли и грязи; я смеюсь, кричу, ору, визжу, я уже охрип, я давлюсь, задыхаюсь — и все из-за Имриха: — Имрих уже дома… Сегодня утром вернулся… Вы видели Имриха?.. Слышали? Соседский Имришко! Вы его уже видели? Он вернулся!.. Он уже дома!.. Имришко вернулся…

И вдруг я умолкаю. Осматриваюсь по сторонам. Потом потихоньку доплетаюсь до Гульдановых ворот, потихоньку подхожу к ним и, осторожно отворив, заглядываю во двор.

Отваживаюсь идти дальше. Какая тут тишина! Приближаюсь к кухонной двери, нажимаю на ручку, слышу голоса.

Вхожу в горницу. Здесь Вильма и ее мать, Агнешка с обеими дочками, Катка у нее на руках. Мастер разговаривает с моим отцом. С минуту все смотрят на меня. Я ищу среди них Имриха. Где он? Где Имрих? Гляжу, но не вижу его. И вдруг замечаю: он лежит на кровати. Это он? Ведь это не он. Почему он такой исхудалый?

Вильма подводит меня к нему. — Видишь, наконец-то здесь твой Имришко!

Он видит меня? Ведь он вроде и не видит меня. А какой он худой! Наверно, и немощный! Должно быть, и на ногах бы не удержался.

— Боже милостивый! — говорит Вильма приглушенным голосом. — Ну и наждался тебя этот мальчонка!

Это вправду он? Имрих? Что с ним? В самом деле, это Имрих?

Ни с того ни с сего я начинаю реветь как дурак.

4

Я каждый день навещаю Имриха. Хочу о нем побольше узнать. Но пока знаю одно: с Имрихом, которого я ждал, этот не имеет ничего общего. Я хотел бы с ним подружиться и потолковать — про того, другого, ведь этот, который пришел, пожалуй, даже не Имрих, он ведь не живет или живет совсем капельку. Чуть-чуть оживает только тогда, когда курит, а как догорит у него сигарета, неживые глаза на исхудалом лице его совсем угасают, он перестает дышать, перестает жить. Трудно даже сказать, что здесь важнее: Имрих или сигарета? Пожалуй, все-таки сигарета важней — ведь только она поддерживает в Имрихе жизнь.

Каждый день ходит к нему доктор, делает ему на всякий случай уколы, но все больше мрачнеет. Мастеру он украдкой шепнул: — Не будет от него толку. Колю лишь для того, чтоб болей не было.

Но Имрих ко всему равнодушен, он, пожалуй, обошелся бы и без уколов, он вообще ничего не чувствует, ему ничего даже не нужно. Одни сигареты нужны. Как начнет озираться и шарить возле себя — значит, хочется ему закурить. А подчас у него нет сил даже вспомнить о куреве; он неподвижно лежит или сидит и смотрит в одну точку, взгляд у него совсем цепенеет. Не приди ему кто на помощь, он так бы и смотрел перед собой до самого Судного дня.

Вильма подолгу не спускает с него глаз. Иногда пытается и заговорить с ним, но все ее слова пропадают впустую, не находят ответа, пока сама она на них не ответит. Иной раз бросится к нему на постель, обнимет его, омочит всего слезами, но и это на Имро ничуточки не действует. Просиживает она возле него до глубокой ночи, а потом, когда уходит спать и через какое-то время засыпает, встает мастер, пришаркивает к Имро и вслушивается в его дыхание; временами ему кажется, что сын уже перестает дышать, поэтому он хватает его за плечи и тихонько говорит: — Имришко, спишь? Ну не спи, Имришко, ты же цельный день спишь! Закурить не хочешь?