Мастерская отца
Шрифт:
— Хенде хох, мадам! — рыкнул Димчик сиплым баском.
— Ой и дурень! — воскликнула женщина, узнав своего соседа. — Так и перепугать недолго…
— Та-ак, Федотова! — подбоченившись, протянул Димчик. — Придется сказать где надо: хлеб казенный таскаешь! Нетрудовой доход имеешь.
Отец Димчика был начальником смены, старшим пекарем и народным контролером.
— Подь ты! — сказала на это Наташа и хотела сделать вид, что не очень-то она боится своего старшего пекаря, который прекрасно знает, из-за чего люди на хлебозаводе держатся, но подумала и остановилась: время нынче было какое-то такое
Прекрасно Володька и Димчик знали — в соседях живут, — что Федотовы держат полуторацентнеровых хряков и свиноматку. Наташин мужик по ночам браконьерничает, ради своих хряков ставит на озере морды и сеть-гольянку, всю мелочь собирает. Не раз уж Федотов был штрафован, а однажды — бит местным рыбинспектором Улановым… Только после битья обнаглел он вконец, уверившись, что больше его рыбинспектор не тронет, выходило, что теперь Уланов перед ним виноват…
После переговоров Федотова откупилась — дала буханку хлеба, еще горяченького, свеженького.
«Бракованный они только в магазин сдают, барбосы!» — хотел сказать Володька, но вовремя прикусил язык, вспомнив, что у Димчика тоже за хлебом в магазин не ходят.
— Но учти, Федотова, это временный компромисс! — веско сказал Димчик. — А вообще я тверд в своих воззрениях!
— Подь ты! — засмеялась Наташа. — Жук навозный! — И пошла прочь.
Половину буханки они съели, запив ее водой из водоразборной колонки, а вторую половину скормили бродячей собаке. Она шумно проглотила разломленный на куски хлеб, потыкалась влажным носом в их ладони и увязалась следом. Теперь их стало трое, все веселее.
У общежития «штамповок» — пусто. Окна крупной избы-шестистенки, которую приспособило райпо под общежитие, темны. Должно быть, у девчат выходной, и начальство распустило их по домам.
На скамеечке у палисадника сидел Витя Фролов с гитарой и на одной струне играл «Светит месяц».
С гитаристом поздоровались за руку. Некоторое время сосредоточенно затягивались сырыми сигаретами «Памир», по-каменски — «Нищий в горах», которыми угостил гитарист, слушали музыку, похваливая из деликатности:
— Отлично!
— Просто замечательно!
— Чешуя! — отвечал польщенный Витя. — Вот у нас в училище Иван Христофорыч, мастер наш, шпарит! Он тебе каку хошь подберет!
Вместе с Фроловым они дошли до Дома культуры. По их расчету в это время должен кончиться последний сеанс. Витя болтал без умолку, рассказывая о красивой городской жизни, о городских клубах и танцплощадках.
Слушая словоохотливого Витю, Володька только хмыкал. Побывав у него в гостях, он хотел верить, что это еще не все, что он видел…
— Городская жизнь, мужики, веселая! — надрывался Витя. — А отчего, думаете? А от того, что городской человек свободен от оков — огорода, коровы, заготовки сена и дров, и перспектива жизни у него широкая. Пришел с работы или из училища, скажем. Что делать? А что хочешь! Ложись на кровать вверх воронкой и лежи. Газетку читай, в кино дуй!..
Народу с
последнего сеанса вышло немного. Витя сразу засек толстого сынка совхозного зоотехника Чупина. Они учились в Челябинске, но только Чупин — в техникуме, на энергетика. С ним у Вити были свои счеты. Когда-то Чупин не оказал ему должного почтения, обозвав каменским Орфеем. Что это могло значить — Витя не знал, но, на всякий случай, оскорбился.Гитарист посчитал, что их, не считая собаки, выходит трое на трое. С Чупиным вышли из кино двое приятелей.
— Эй ты, фитиль! — окликнул он энергетика. — Вали сюда, пощебечем!
— У меня с таким экскреметом разговоров нету! — вежливо откликнулся Чупин.
Володька прыснул.
Витя Фролов обрадовался:
— Его нежная душа оказалась очень хлипкой!
Чупин остановился. Приличие требовало выяснить отношения до конца. Фролов вел себя несолидно: шумно суетился, замахивался, но энергетик стоял спокойно, уверенно и презрительно отвечал своему собеседнику. Дело закончилось тем, что от Дома культуры пошел домой Крючков.
— Эй! Славяне! — рыкнул он из темноты. — Что, по-китайски деньги считаете? — Пригрозил: — Помирю!
Услышав глухой, словно из бочки, басок директора, Витя отошел и взял у Володьки гитару:
— Я этому козлу другой раз гитару на уши надену! Узнает у меня — орфей…
Они потолкались еще на улице, но было уже поздно, событий и встреч не намечалось, и они распрощались. Гитарист, пощипывая струны, в одну сторону, а Володька с Димчиком — в другую.
На их пути оказался дом Володькиной учительницы Зои Михайловны. Все комнаты его были освещены электричеством, изнутри слышались голоса — учительшин дискант и отрывистый мужской бас.
И хотя это неприлично, они остановились, прислушались.
— Выступает! — хмыкнул Димчик. — Батька говорил, он как-то в вытрезвиловке ночку ночевал…
Приятели приступили к штакетнику, ощетинившемуся вокруг палисадника. За распускавшимся кустом сирени их не было видно. Голос математички, доносившийся из глубины дома, казался неестественно высоким, словно гитарист Витя настраивал струну, все время извлекая из нее звук, и с каждой секундой сила натяжения этой струны увеличивалась…
С сухим фанерным треском распахнулась легкая дощатая дверь, и в слабом электрическом свете, падающем из бокового кухонного окна, они увидели Зою Михайловну.
— Лю-ууу-дии! — чужим, незнакомо-хриплым голосом выкрикнула она в темноту, не видя Володьку и Димчика, стоявших в трех шагах от нее.
— Гм, гм! — многозначительно кашлянул Володька, старательно отводя глаза от учительши. Она была в неглиже.
Зоя Михайловна прислонилась плечом к дверному косяку. Ладонь ее судорожно отпихивала тонкую филенчатую дверь.
— Товарищи! — голос Зои Михайловны стал тих, слаб, умоляющ, когда она вдруг различила в слабом сумеречном свете фигуры приятелей. — Помогите, товарищи…
— Чем помочь-то? — растерянно спросил Володька.
— Врача, — все так же слабо и нервно отталкивая дверь, сказала Зоя Михайловна. — Сейчас я, кажется, насмерть ушибла человека… Он там, посмотрите, прошу…
Осторожно, пугаясь чего-то, Володька и Димчик прошли через крошечные пустые сени на кухню, где на полу играл каким-то клубочком котенок.