Мать Иоанна от ангелов

Володкович придвинулся к пани Юзе и, тараща глаза, сказал:

– Не будь я Винцентий, скажи нам, пани Юзефа, скажи нам всю правду, что там делается в этом монастыре. Как там бесы куролесят? Ух, так мае любопытно, что до завтра, право, не дотерплю...
– И крепко потер руками, чуть искры из них не посыпались.

– Завтра экзорцизмов не будет, - степенно ответила пани Юзя.

– О, жаль! А послезавтра?

– И послезавтра не будет - монахини наши на исповедь идут.

– На исповедь? Дьявол у них внутри сидит, а они на исповедь ходят?

– Дьявол дьяволом, а бог богом, - изрек Одрын, даже Казюк поднял задумчивое лицо и внимательно на него посмотрел. Одрын слегка смутился под этим взглядом.

– Не болтайте такое попусту, - добавил пан Янко.

– Как попусту, дорогой пан хозяин, как попусту?
– трясся от смеха Володкович.
– Да ведь это для моего поучения пани должна мне рассказать все - какие они, эти монашки, да как все это получилось. Правда ли, что ксендз Гарнец был колдун? И как там вышло с этим чудаком? Ну, что же вы все молчите?

Действительно, в эту минуту пани Юзя отошла к стойке и словно бы чем-то там занялась, а остальные опустили головы над столом и даже не смотрели на Володковича. Тот окинул компанию быстрым взглядом своих маленьких, круглых глазок и вдруг захихикал - все вздрогнули.

– Ах боже, да вы, знать, правду скорбите по покойном ксендзе!

– Скорбеть не скорбим, - глубоким басом молвил Казюк, - а все равно жаль человека, даже самого дурного.

– А какой он был?
– спросил Володкович.

– Святым-то не был, - серьезно сказал Янко.

– А мясо шипело, как у кабана, - с отвращением сказал Одрын.

– Как это можно вот так жечь человека?
– вдруг неожиданно для всех сказал парубок ксендза.

– Ешь, ешь, - ответил ему на это Володкович.

– Ешь, ешь, - мягко повторил Казюк.

Парубок с приязнью взглянул на Казюка и умолк. Вскоре и есть перестал.

– И как же его сожгли?
– спрашивал неугомонный Володкович.
– Взяли, потащили да и сожгли? А облачение-то с него сняли?

– Облачение на огне сгорает, и человек остается голый, - деловито пояснил Одрын.

– Суд был... епископский, - сказал хозяин.

– Те-те!
– удивлялся Володкович.
– Епископы приезжали? Да? И осудили его? Ну, значит, ясно, что он был чернокнижник, раз епископы осудили. Право слово! Уж я-то верю в нашу святую католическую церковь...
– И он вдруг разразился бессмысленным смехом. Сивуха заметно на него подействовала.

Пани Юзя перекрестилась широко, почти по-православному.

– Упаси нас, боже, - прошептала она, - упаси от дурного слова.

Хозяин, не расположенный шутить, подвинулся к Володковичу и начал тихо ему втолковывать:

– Говорю тебе, приятель, замолчи! Здесь теперь не до шуток! Один только новый приходский ксендз, тот еще ничего, знай, молится и больше ни на что внимания не обращает, а все прочие здешние люди - это истинная кара божья. Только и делают, что друг за другом шпионят да ксендзам в монастырь доносят...

– И много их там?

– Теперь четверо, пятый вот приехал. А на суд над покойным Гарнецом так двенадцать собралось. Те, что сейчас живут здесь, следят, не скажет ли кто что-либо греховное, и сразу на допрос - где, да что, да как? Господь бог тебя вдохновил или дьявол? А бес его знает, кто меня вдохновил, чтобы я цену за ночлег повысил! Может, и какой-нибудь праведник проезжий! Бедного нашего приходского ксендза вовсе безвинно сожгли - теперь они сами это понимают...

– А сестры плясать не перестали?

– Помилуй бог! Они еще похлеще штуки показывают! Что Гарнеца сожгли, ничего это не помогло!

– Значит, не был-он колдуном!
– заключил Володкович, рад-радешенек, будто ему табун в сотню голов подарили, оглядел сидевших за столом и весело заржал. Казюк хмуро посмотрел на него.

– Понапрасну душу загубили!
– заметил Одрын.

– Ну да, понапрасну, дорогой мой, понапрасну! Вот чепуха-то какая! веселился Володкович. Пани Юзя между тем снова вытерла стаканы полотенцем и, сладко улыбаясь, налила из кружки сивуху.

– За здоровье покойника!
– засмеялся шляхтич.

– Эй, ваша милость, иди-ка ты, пан, спать, - со злостью сказал Казюк.

Пани Юзя удивленно посмотрела на него.

– Казюк, ты чего такой злой?

– Спать хочу.

– Ну, так иди. Возьми с собой этого парня.

Пани Юзя была родом из-под Варшавы и выговаривала слова мягко, нежно, добрые ее глазки, заплывшие жиром, смотрели на всех ласково, особенно на Казюка, который был парнем статным, хоть и неотесанным.

– Идем, - сказал он, хлопнув парубка по плечу.

Оба встали из-за стола и перекрестились.

– Спокойной ночи!

– Спокойной ночи!

На дворе было темно и тихо, против корчмы сплошной черной тенью высился монастырский костел, строгий и угрюмый. В монастырских окнах было темно, лишь в одном светился слабый огонек лучины. Парни пошли по хлюпающей грязи двора, было еще не поздно, хотя и темно. И вдруг с колокольни донесся одинокий, прерывистый звон маленького колокола.

– Звонят, - сказал парубок.

Они вошли в конюшню и уселись на широкой, покрытой кожухами лежанке. Лошади фыркали, бренчали цепями, в открытые ворота конюшни глядела теплая осенняя ночь, и, когда глаза привыкли к темноте, стали видны те самые звезды, которые ниспослали молитву отцу Сурину.

– Звонят, - повторил парубок.
– Зачем они звонят?

Казюк лениво перекрестился и залез поглубже на лежанку.

– Такой здесь обычай, - сказал он.
– Звонят за заблудившихся путников.

– Вот как!

– Да, так епископ говорил. За заблудившихся в лесу.

– В лесу заблудиться страшно, - заметил парубок.

– Ну, залезай и спи, - сказал Казюк.
– Как тебя звать?

– Юрай.

– Залезай, Юрай. Завтра тебе в обратный путь.

– Да, надо. Ксендзы велели сразу возвращаться.

– А далеко до Полоцка?

– Далеко. Целый день ехали.

Юрай забрался на лежанку и прикрылся своим кожухом. Но он все глядел на звезды и спать, видно, не собирался. Казюк широко перекрестился. Юрай словно мечтал о чем-то или так задумался. Впрочем, и Казюку не хотелось спать.

– Казюк, - начал Юрай, - а ты в дьявола веришь?

– Верю.

– А ты видел его?

– Видел.

– Он с рогами?

Казюк, весело рассмеявшись, толкнул Юрая в бок.

– Дурачина!