Мать Иоанна от ангелов

– Нечего обманывать, нечего обманывать, все должно быть настоящее. Иначе я не согласен.

Хжонщевский тоже был пьян, он потянул Володковича за лацкан кунтуша, и они вернулись к компании. Стаканы с медом стояли наполовину выпитые, немало меду было разлито, господа придворные уже изрядно налакались. Хжонщевский и Володкович опять принялись пить мед большими глотками. Хжонщевский гневно спросил:

– Чего мы сюда приехали? Лучше бы на отпущение грехов в Сохачев, канатоходцев бы повидали да у цыганок поворожили! Верно, пан Пионтковский?
– обратился он к другому придворному.
– А на этих здешних монашек да на их пляски мне смотреть неохота, ну их!

– Вот кабы бесы с них платья снимали, - вставил пан Пионтковский, переводя пьяные глаза с одного собутыльника на другого.

– А они иногда сбрасывают одежу и по саду бегают, - доверительно сообщил Володкович пану Пионтковскому.
– Мне здешний истопник сказывал, что пока Гарнеца не сожгли, они бегали по саду нагишом и вопили; "Гарнец! Гарнец!"

– Досада, да и только!
– заявил пан Хжонщевский.

– Это тот самый Гарнец?
– спросил пан Пионтковский, внимательно глядя на пана Хжонщевского.

– Тот самый, - отвечал придворный, предпочитавший Людыни Сохачев, королева этого пса невзлюбила, чересчур много лаял.

Володкович насторожился.

– А при чем тут ее величество королева?
– спросил он.

– Больно ты, друг, любопытный.

– Скоро состаришься, - важно добавил истопник.

– А кто ты, собственно, такой?
– обратился к Володковичу Хжонщевский, уже вполне отрезвев.
– И чего здесь крутишься?

Володкович принял смиренный вид, съежился, как собачонка.

– Милостивый пан, - заскулил он, - милостивый пан, я, значит, шляхтич из здешнего края, усадебка у меня под Смоленском, глядеть не на что. Земля неурожайная, говорят, проклятая она, родить не хочет...

– Так чего ж ты, приятель, за хозяйством своим не смотришь?
– сказал пан Пионтковский.
– У нас, вокруг Сохачева, тоже один песок, да если руки приложишь, так пшеница - ого! От хозяйского глаза конь добреет, пшеница зреет.

Володкович причитал:

– Что я могу поделать? Есть у меня братец, вот он хозяйство любит. Все трудится, трудится. С утра до вечера, от зари до зари. А у меня такая уж натура - мне бы только на отпущение грехов ходить. Иной шляхтич сеймики предпочитает, иной - суды, иной - поездки, а я - где отпущение грехов, там и я. Во как!
– И он дурашливо рассмеялся, вылупив маленькие глазки. Мокрые от меда усы свисали у него из-под приплюснутого носа, напоминая усы какого-то зверька.

Пан Хжонщевский усмехнулся с видом человека, много на свете повидавшего и не дивящегося глупости малых сих.

– Так вот, пан Володкович, - молвил он, - на отпущения грехов можешь себе ходить, сколько хочешь, но о королевских делах - ни, ни!
– И он приложил палец к губам.

В эту минуту вошел в горницу невысокий, русоволосый молодой человек с коротким носом и холодными, удивительно красивыми глазами. Он быстрыми шагами подошел к столу и, ни с кем не поздоровавшись, обратился к Одрыну.

– Пан истопник, смотри, не подведи меня, - заговорил он очень четко и по-городскому чисто, чувствовался урожденный краковчанин, - приходи завтра раздувать мехи. От старухи Урбанки уже никакого толку, опять посреди обедни заснет, а орган у меня петуха даст. Завтра в костеле такие важные особы будут, музыка должна быть самая наилучшая. Вчера я целый день упражнялся, а старуха еле шевелит мехи. Тут надобна сила кузнеца, любезный пан Одрын!

Пьяный Одрын смотрел на юношу, тупо ухмыляясь.

– Что ж это вы, пан Аньолек?
– сказал он.
– Такое знатное общество сидит за столом, а вы даже не здороваетесь? Разве этому учили вас в Сандомире? Присаживайтесь.

Аньолек смутился. Он снял шапку с четырехугольным верхом и сделал круговой поклон, поблескивая светлыми волосами.

– Представляю милостивым панам, - возгласил Одрын, - пан Аньолек, органист сестер урсулинок. Играет, как истинный ангел [аньолек - ангелочек (польск.)]. Садитесь, любезный пан Аньолек.

Аньолек стал извиняться:

– Нет, нет, мне некогда. Я еще должен два хора повторить.

– Садитесь и выпейте с нами, - закричал Володкович, радуясь, что появление нового человека прервало неприятный для него разговор.

Казюк, подходя, от стойки к столу с кувшином и стаканами, наклонился к органисту.

– Садись, - сказал он, - стакан меда тебе не повредит.

Аньолек сел и, сразу же обернувшись к своему соседу, которым оказался пан Пионтковский, начал быстро и подробно рассказывать, сколько у него хлопот из-за того, что старухе Урбанке не под силу раздувать мехи. Пан Пионтковский вежливо слушал, но вскоре очередная волна хмеля захлестнула его так крепко, что он уже ничего не понимал в речах органиста. Пана Аньолека это, правда, нисколько не смущало.

– Стало быть, это ты играешь нашим сестрицам плясовую?
– крикнул Володкович, хлопая его по плечу.
– Ничего, славный у них музыкант. Твое здоровье!
– И он поднял стакан с медом.

– А, да что мне их пляски!
– с досадой ответил органист, пожав плечами, но мед выпил.
– Беда в том, - продолжал он, - что часть труб испортилась, а денег на починку не дают. Все высокие регистры прохудились, пищат, как эти самые монахини, не в обиду им будь сказано, а мать Иоанна говорит, что денег нет, монастырь, мол, бедный.

– Вестимо, бедный, - пробасил Одрын.
– Разве кто-нибудь такому монастырю что даст? Дьяволу угождать?

– Э, иной раз и дьяволу надо свечку поставить, - вскричал Володкович, не переставая стрелять глазами в сторону стойки.

– Да на мой орган еще хватило бы!
– вздохнул пан Аньолек и выпил второй стакан меда.

Казюк, наклонясь к нему, сказал:

– Первый я сам тебе предложил, второй прощаю, но трех уже будет достаточно. Опять напьешься!

– А что тут еще делать?
– уныло спросил органист.
– У нас в Сандомире хоть женщины как женщины. Выйдешь на рынок, поглядишь на красоток. А тут или монашки, или такие, как эта за стойкой...

Казюк усмехнулся.

– Баба толще - поцелуй слаще.

Но Володковичу уже стало невтерпеж.

– Слушай, ваша милость, - схватил он Хжонщевского за руку, - пошли учить монашку пить!
– Он выскочил из-за стола, таща за собою соседей, и побежал за стойку. Там сестра Малгожата от Креста упоенно сплетничала с хозяйкой, уже совсем позабыв о своей калитке. Обе ахнули, испуганные внезапным нашествием мужчин.

– Боже милостивый, - взвизгнула Юзефа, - чисто татары!

– Сестрица, не будь я Винцентий Володкович, - кричал пьяный шляхтич, прошу выпить с нами стаканчик меду.