Матадор

Я пошел в ванную, орудие мое было все в крови. Черт бы побрал эту преграду! Твою мать – Кледир была девственницей! Я бегом вернулся в комнату, но она уже ушла.

Зуб мой болел так сильно, что я готов был вырвать его голыми руками. Вот черт! Это ж надо, девственница! Я подошел к зеркалу, широко открыл рот, и стал разглядывать свой зуб, будь он неладен. Десна покраснела и припухла, когда я проводил по ней языком, то чувствовал противный гниловатый вкус. Здоровенная дыра, в которой мог запросто поместиться кончик языка. Я лег и подумал, что зубным врачам не мешало бы придумать какую-нибудь штуку, которую надеваешь на зуб, и боль проходит. Я принял большую дозу новалгина, бедная Кледир, зачем я это сделал? Меня прошиб холодный пот, в глазах потемнело, я потерял сознание, когда я очнулся, то принял решение: хватит мне мучиться от этой зубной боли. Я должен пойти к врачу. Кледир жалко. Врач возьмет недешево, будет больно, он вывернет меня наизнанку, ну и хрен с ним, подумал я. Я не мог больше терпеть этот кошмар. Бедная Кледир.

4

Доктор Карвалью был хромой, ему прострелили ногу, когда он жил в Рио-де-Жанейро. Я удалил зуб у одного недоноска, а он не захотел платить, представляете, я пришел за деньгами, а получил пулю в колено, мне повезло, что он меня вообще не пристрелил, сказал он. Насилия с каждым днем становится все больше. Рио-де-Жанейро перестал существовать для меня. Ненавижу этот город. В Сан-Паулу раньше было лучше. Но, по правде говоря, жестокости хватает и здесь, в этих джунглях. Я перебрался в Сан-Паулу, думая, что здесь спокойнее. А, все одно и то же, бандиты разгуливают средь бела дня.

Мне было стыдно показывать свои зубы, они были в ужасном состоянии; доктор Карвалью в своей белоснежной куртке, в белых туфлях, руки у него пахли мылом «Люкс-Лушу», испытал бы приступ тошноты, глядя на мое гнилье. Это вы убили Суэла? Этот вопрос, заданный прямо в лоб, напугал меня. Я не ответил, хорошо, что его зеркальце мешало мне двигать языком. Странный человек этот доктор Карвалью, у него огромные кисти рук. Он мне сказал, что выступает за смертную казнь. Есть преступления, которые может искупить только смертная казнь, сказал он, изучая с помощью зеркальца мои зубы. Вы очень запустили их. Я сторонник смертной казни. И я назову кретином любого, кто выступает против. Все эти разговоры про права человека – дурацкий анекдот. Они не люди, эти насильники и похитители, они нелюди. Вы бы видели того парня, который прострелил мне колено. У него были глаза зверя. После этой истории я стал ломброзианцем, вы знаете, кто такой Ломброзо? Он выдвинул теорию о врожденном типе преступника. Этот Ломброзо был гений. Есть выродки, которые с этим рождаются, в них заложена тяга к преступлению, понимаете? Бывают способности к музыке, к живописи. Здесь то же самое, способность совершить преступление. Такого человека невозможно перевоспитать, ему не уйти от самого себя. Доктор Карвалью постучал краешком зеркала по моим передним зубам. Как же вас угораздило довести до такого состояния ваш рот? Мне стало очень стыдно перед доктором, я почувствовал себя преступником. Мне вспомнился поросенок. Вы не думайте, что я черпаю свои аргументы в научных трудах. Бог. Вот кто дает мне ответы. Я внимательно прочел Апокалипсис, Деяния апостолов и Послание к римлянам. Я знаю, что говорю. Вот, например, Деяния святых апостолов, глава 25, стих 10: Павел сказал: я стою перед судом кесаревым, где мне и следует быть судимому. Доктор Карвалью очень умный. Болит только тот, сзади, сказал я. Задний? Он совсем гнилой. А вы знаете, что апостол Павел хотел этим сказать? Нет, не знаю. Он хотел сказать, что земной суд правилен, праведен и справедлив. Не только Господь Бог имеет право судить. Человек может судить, и он должен судить. Здесь болит? Нет. Скоро заболит, и весьма скоро. У вас очень запущенный кариес. Никогда не видел ничего подобного. Взять хоть Иисуса. Ведь он допускал такую возможность. Пилат, допрашивавший Иисуса и рассердившийся на него за то, что тот не отвечал на его вопросы, сказал: не знаешь ли, что я имею власть распять тебя? А Христос ответил: ты не имел бы надо мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше. Ведь что получается, что сам Христос допускал, что не только Бог, но и человек, подчиняющийся Божьей воле, имеет право казнить. У Пилата было это право, Христос признавал, а он был сыном Божиим, как вы знаете. У вас воспалены все задние зубы. Ни одного здорового. Так что эта история про «не убий» годится только для предисловия. Сам Фома Аквинский это подтверждает, убей, если это необходимо, убей во имя закона, вот что он говорит, ну то есть не совсем так, но примерно в таких выражениях: я не порицаю этого, вы меня понимаете? Он имеет в виду, что тот, кто убивает во имя справедливости, не может считаться преступником, потому что это не преступление, я ясно выражаюсь? Смертная казнь в таком случае – это право общества, это не преступление, а право, я повторяю, не преступление, а право. И, обратите внимание, право, данное Богом. Вы регулярно чистите зубы? Я соврал, сказал «да». Я не люблю чистить зубы. Вы их очень плохо чистите, потому и десна у вас кровит. Мои десны всегда кровили. Ограбление с убийством, изнасилование с убийством, похищение с убийством, на мой взгляд, должно караться смертью. Я тут на днях прочитал в газете, что какие-то господа из Федерального совета по медицине выпустили манифест против смертной казни. Я обалдел. Эти недоумки говорили, что судебная ошибка недопустима. Врачебные ошибки они почему-то допускают. И благополучно убивают всех этих несчастных в своих больницах. Они уверяют, что наша бедность в масштабах порождает жестокость. Хорошо, пусть так, пусть это объясняет и нашу жестокость, и загрязнение окружающей среды, и болезни, и даже черта с дьяволом, но это не может оправдать существование этих подонков насильников, им нет оправдания. Вы не согласны?

Доктор Карвалью вытащил свое зеркало у меня изо рта и посмотрел на меня отеческим взором. Ваш больной зуб мы можем полечить. Можем удалить. Лечение стоит дорого, как вы знаете. Остальными зубами тоже придется заняться. Иначе через три года у вас не останется ни одного своего зуба, вы будете вынуждены носить вставную челюсть. Сколько вам лет? Двадцать два. Жаль, вы еще так молоды.

Зуб у меня болел очень сильно. Сколько вы возьмете за то, чтобы его вырвать?

Я могу вылечить его, сказал он мне.

У меня нет таких денег.

Я не возьму с вас ничего. Вы мне понравились. И мне по душе то, как вы поступили с Суэлом. Этот черномазый сукин сын заслужил свою смерть. Я ненавижу черных, я расист, негры скоро нам вообще житья не дадут.

Я сидел неподвижно. Мне не нравятся разговоры о Суэле. Что стало с его подружкой? Глаза доктора Карвалью сверкали, как звезды. Он ненавидел негров.

Вот что я тебе скажу, парень, зубы у тебя – дерьмо, я дантист, и у меня есть одна проблема, а у тебя есть полный набор гнилых зубов. Мы можем помочь друг другу. Ты поможешь мне, а я помогу тебе. Я вылечу твои зубы даром, а ты сделаешь кое-что для меня. Согласен?

Я хочу иметь здоровые зубы.

Убей одного ублюдка, вот что я хочу, чтобы ты сделал.

Я сидел неподвижно. На поверхности моего моря поднималась какая-то волна. Я посмотрел ему прямо в глаза. Доктор Карвалью отвел взгляд. У меня есть пятнадцатилетняя дочь, нежный цветочек, его растоптали. Мою дочь изнасиловали, когда она возвращалась из школы. Ты бережешь своего ребенка, пытаешься оградить его от любых страданий, а потом появляется вот такой подонок и всему конец.

Я вспомнил Кледир, ее сухое влагалище и мой саднящий член.

Я не стал заявлять в полицию. Не мог же я допустить, чтобы эти мужики еще и осматривали ее. Никогда. Мою дочь и так уже очень унизили. Бедная Кледир.

Мне совсем не улыбалась мысль убить еще какого-нибудь типа. Но зуб у меня болел ужасно.

5

Я смотрел на голубое небо и на обнаженных женщин на обложках журналов, Камила, девушка года. Прошло меньше часа с тех пор, как я вышел от зубного врача, но это классное ощущение не чувствовать больше боли стало уже забываться. Такова наша природа – мы забываем. Забываем все. Забываем хорошее. А плохое мы погружаем на дно того моря, которое есть в каждом из нас. И у меня есть такое море. И волны на нем. Человек плох по своей природе. Вся его сущность, вещество, из которого он состоит, это что-то черное и вонючее. Человеческая нефть. Разрозненные куски. Иногда меня посещают подобные мысли.

Я должен убить человека, мне это не давало покоя. Его член не хотел входить, он плюнул ей во влагалище. И еще плюнул в лицо, когда кончил. Доктор Карвалью дал мне его фотографию. Эзекиел. Суэл, его девчонка, слова цеплялись друг/за друга. Имя как у библейского пророка, скользкий тип, никакого выражения на лице. Он не был похож на насильника. Я мог бы нанять кого-нибудь, чтобы его убили. Пожалуй, Маркан одолжил бы мне денег. Потом я бы устроился на работу и расплатился с ним. Хорошо все-таки, когда твоя жизнь поддается контролю.

Я засунул фотографию в карман и пошел в мастерскую. Робинсон был там. У них был кокаин, мы ширанулись, глотнули пива, и я остался посмотреть, как они разбирают какую-то машину. Болтовня ни о чем окончательно меня успокоила, и все мне показалось очень простым, нет проблем, что надо сделать? Что у вас там такого особенного припасено для меня? Я могу продавать обувь, чистить картошку, да что угодно. Подумаешь! И убить тоже могу, убивать легко, берешь в руки пистолет, нажимаешь на курок и готово, очень простое движение, вот умереть гораздо сложнее. Все хорошо, все в полном порядке, разве нет? Маркан начал напевать какую-то приятную песенку, ты прелесть, ты вся для меня, это больше чем я мечтал, бейби, кажется, это Тим Майа, Робинсон тоже начал петь, ты ярче, чем мои мечты, я и не грезил о таком, я счастлив, вот теперь я счастлив, наконец, и я запел, и вдруг я понял, что мы стоим псе трое вокруг машины, поем, танцуем и пьем, курим, ширяемся и доламываем машину, я подумал, что это, должно быть, красиво, почти как и кино, сказал я. Они пели громко и меня не услышали. Карбюратор никак не хотел сниматься, Маркан перестал петь и почему-то резко посерьезнел. Робинсон тоже замолчал, но я хотел, чтобы они продолжали, пойте, мать вашу, ты вся для меня, затянул я, это больше чем я мечтал, не молчи, Робинсон, но они не хотели петь, они хотели снять карбюратор, все сразу потеряло смысл, выглядело унылым, и этот гараж, забитый всяким барахлом, я тоже перестал петь, и мне стало грустно, всегда так бывает, ты поешь свою любимую песню и вдруг уже не поешь. Пусти меня, я сниму карбюратор, сказал я. Я сильно дернул и оторвал какой-то шланг, карбюратор остался на месте. Маркан и Робинсон уставились на меня. Я уперся коленом в бампер и попробовал еще раз изо всех сил. Это нелегко, сказали они. Потом сказали: Хватит! Потом сказали: Брось! Я взглянул на Робинсона, он был бледен, спросил все ли у меня в порядке, похоже, что у него было что-то не в порядке. Все о-кей, просто я собираюсь снять отсюда этот вонючий карбюратор, и я сниму. У меня соскользнула нога, и я растянулся на полу, а когда встал, то понял, что мое тело меня не слушается, пульс и дыхание участились, в желудке я чувствовал какой-то странный холод, во рту было сухо, руки дрожали. Я вытащу отсюда этот кусок дерьма, сказал я. Я склонился над двигателем, напряг все свои мускулы, мобилизовал всю свою волю. Не смог. У меня больше опыта, сказал кто-то из них, отойди. Я пнул ногой машину, вот сука, сказал я. Маркан оттолкнул меня: не надо тут ничего ломать. Это моя машина, посмотри, что ты сделал с дверью! Взгляд мой упал на нож, лежащий на столе, и я крикнул Робинсону, чтобы он убрал его от греха подальше.

Мой двоюродный брат схватил меня за руки и уже на улице спросил: в чем дело, парень? Это всего лишь карбюратор. Обыкновенный карбюратор от машины. И потом, Маркан твой друг. Ты что, рехнулся?

Слушай, Робинсон, ты можешь одолжить мне денег? Одолжить тебе денег? Ё-моё, Майкел, да я сам сижу без работы, проедаю последнее. А Маркан? Про Маркана не знаю, я ему должен, так что больше не могу просить. Если хочешь, пойди поговори с ним.

Я вытащил из кармана фотографию Эзекиела. Ты знаешь этого парня? Нет. А зачем он тебе? Мне надо убить его. Тебе надо убить этого человека? Робинсон стал засыпать меня вопросами, он был напуган, но я даже слушать не стал.

Вообще-то я еще не был уверен, что убью Эзекиела. Не надо было говорить. Я рассказал об этом, потому что очень рассердился на Маркана и на Робинсона. Сказал, потому что больше говорить было не о чем.

Когда я подходил к бару Гонзаги, какой-то человек за рулем белого «Опала» посигналил мне. Потом кивнул Я не знаю, кто это был. После того как я убил Суэла, такое случалось часто.

Ты знаешь этого типа? Гонзага внимательно посмотрел на фотографию Эзекиела, это нетрудно выяснить, сказал он, оставь фотографию у меня. Я играл в бильярд до вечера, мои мысли медленно вползали в клетку к молодым кроликам-алкоголикам.