Материк север, где делают стеклянных людей

Кажется, что все деревни были похожи между собой: яркие цвета деревянных домов на фоне каменных глыб, футбольное поле у воды, небольшая церковь белого или красного цветов, дома скученные – сбережение тепла. Все деревни были похожи между собой, но каждая имела редкое своеобразие: к примеру, в одной из деревень встречалось некоторое подобие зверей, и люди ходили в лес, чтобы избежать нападения зверей. В основном, это были лисы особого песочного цвета куку, и они говорили им: «лисы, куку!» и прятались за кустом. Такая это была странная деревня, а рядом с ней остров – тематическое поселение с изобилием птиц, где люди садились среди туманов и чокались яйцами глупышей, но только по особенным дням, во все остальные времена они ходили медленно, как волшебники, ходили так, чтобы не потревожить птичьего короля (птичьего дела).

Люди на материке так прочно внедрялись в свои жизни, так крепко врастали в свои тела, что доживали до самых укоснительных лет. Медицина была сцеплена с жизненным поведением: если человек был благороден и добр, страхи у него возникали нечасто, значит, он почти не болел – так, иногда случались мелкие происшествия. Для их разрешений стояли медицинские башни, высокие крепежи. На нижних этажах принимали врачи, а сверху размещались смотрители, особые мастера, улавливающие мельчайшие изменения среды, и если, например, опадал скалолаз, то тут же посылался сигнал, и выезжала бригада врачей. Башни – это были дома для больших мастеров, и это мастерство нельзя было нарастить иначе, чем восседая на возвышении лет, уткнувшись в распростёртую даль, и каждый из них был держатель спокойствия.

Северные жители надёжно ощущали своё единение. Тут было отдельное правительство для культуры и отдельное правительство для хозяйственных сфер – люди, которых выбирали специалисты из названных отраслей, а общим голосованием зиматы определяли синоптика, и он считался главным человеком на материке. Некоторые приходили в синоптики из башенных областей, но это – случайное меньшинство, чаще всего синоптизм развивался с младенческих лет, а к юности дарования уже свободно предсказывали дождь, и некоторым удавалось ухватить с самой высоты, к примеру, градину или воздушную слабину. Вы услышите, как будет расплакивать себя снег – так они говорили; как удавалось им выражать через притчи и с помощью небесных поэм, и это то, что собирало большое количество вер, как только становилось понятно, что это истинный прогнозист говорит, а не случайный мечтатель.

И дальше он найдёт своё место на разворотах центральных газет, где будет публиковать регулярный прогноз, и снег будет рыдать, и снег, который позовёт их выйти из своих домов, чтобы посмотреть на снег, а некоторые отправятся прямиком в океан, и снег будет рыдать, и снег, который они станут наблюдать через огромные глаза пелагических рыб. Тот снег, что сделает их душу сильней, и небо сцепит материк появлением снега, и белые шарфы – это правильные прогнозы синоптика.

Погода – это то, что не смогли расшатать, и, как бы её ни расстреливали из бензиновых луж, погода оставалась за чертой, и каждый прогнозист говорил с применением утверждающих слов, чтобы упрочить эту погодную цитадель. Обычные прогнозы превращались в критические статьи и политические эссе – так складывалась определённая философия жизни, которую синоптик хотел донести, и не было случая, чтобы его уводили досрочно – каждый из этих мудрецов «забирал» себя сам, но только когда доходил до предела в своей деятельности по улучшению мира.

Выборы синоптика – это был высокий и феерический день, когда зиматы брали большие эпитеты в рот и шли подавать голоса за главного человека на материке, и их нельзя было как-нибудь обмануть, ведь множество лет они жили прогнозами из газет, и главный провидец всегда был заметен среди других – не было труда выбирать.

И пусть было холодно, пусть разбивались дожди и поднимались туманы – вряд ли хоть кто-то из них пошёл бы на войну за свержение пасмурных дней. Только хорошо промёрзшие люди могли понимать настоящее тепло. Погода – это хороший бог, и видно, что плохо и что хорошо, а именно – всё хорошо. И целая партия – погодники, хранившие контекст национальных идей, и то, что они хранили от перемен, – это сам север. Погоду хранили от перемен, и на гербах у них фабрики по производству туманов и дождей – такие они вводили обозначения, и не было повода отказывать им в толковании схем: где небо как дело, погода – завод, там делается само бытие, и каждый зимат принимал в этом творении непосредственное участие.

Где люди производили бытие, производили погоду, производили людей. Детство ценилось тут очень высоко. В школах применяли простейший аппарат кары: чтобы учить детей жизни, им демонстрировали рой – стеклянный ящик, где жили страшные северные муравьи с зелёными лицами, и надо было проверять их на мир – устраивать различные ситуации и наблюдать, как они будут себя вести, – муравьи, создающие рой. Но, в общем-то, детей старались не торопить, и многие были ужасно озорны: чуть что – приносили какой-нибудь подвох, и всякий дом как маленький питомник подвохов – шагу нельзя было ступить, чтобы не выпасть из переделки рутин, и всем было весело, и никто не хотел возражать.

Конечно, не все были розовые, с гладкими волосами, довольные миром. К примеру, на холме проживал работящий, но злобный зимат, он же мыльник, который ненавидел людей, и многие приходили, чтобы получить аргумент, но он давал им намыльные шарики: весь мир был устроен из скользких людей – так ему казалось, именно потому он и стал мыловаром, чтобы дойти в этой теории до конца. Мыльники презирали слизняков, а мельники ненавидели мыльников, точнее – ненавидели бред и никогда не брались за то, чтобы молоть откровенную чушь: там, где появлялись хитрецы, там же был готов и урок.

Злыдней тут почти не водилось. Лишь иногда проносились случайные срывы: к примеру, во время огромной грозы, когда холод оказывался на виду, и ветер бывал такой силы, что птицы катались по земле. В эти времена считалось нормальным немного позлиться, и можно было увидеть у пастухов несвойственные им срывы неистового понукания овец: пасись, ну давай же, пасись, ты пасёшься недостаточно сильно. Но в целом, можно заметить, что злыдни не жили на этой земле – просто не приживались как способ отношения к жизни.

Это был материк для зимат, но были тут и туристы – приезжие лица. Время от времени прибывал диковатый автобус, и люди-фотографы с толстым оптическим рюкзаком, и белые-белые дипломанты пенсионных реформ – любым были рады гостям. Над порогами развешивали туристические песенки, и если кто-нибудь заходил, продавец начинал запевать. Шерстяные умельцы валяли овец и дураков, наполняющих сувенирные лавки, чаще всего расположенные на территории почт, где также можно было купить национальный конверт и легендарные марки, каждая из которых была нарисована от руки, и все они составляли гордость материка и его летопись.

Как вода давала себя водой, как цветы давали себя красивыми, как птицы давали себя через пение, так зиматы являли себя в полноте этой способности жить, и бесконечные дали, как широта грандиозной души, как специальное зрение, душа – это зрение, и овцы как гирлянды на манер облаков, и синие города, и вечность, овечность – материк.

* * *

Виргус родился в местечке Клёйв. Когда он только родился, соседи думали, что это один из детей, не попавших в человека: не каждому ребенку был выделен человек – так они объясняли, но потом немножечко улеглось. Мама воспитывала его одна, и иногда она говорила, что ребёнок – это такая машина, которой управляют из разных сознаний, а у тех, кто делает это в одиночку, случается перегрузка, и остается этот рубец, который заметен в мыслях у одиноких матерей. Она говорила много такого, что удивляло других людей, но потом она перестала говорить – в какой-то момент она стала мягкой, как будто бы жидкой, и влилась в общие разговоры, но все эти тяжелоумные слова отразились в нём внутренним грузом, и он держал его, как ребёнок умеет держать, а на другое сил не осталось. Может быть, поэтому он чувствовал себя слабым с самого детства.