Матриархия

– Подбери слюни, - фыркнул Айзек. Подошел к телке, потыкал носком ботинка в бок.
– Можешь ее добить.

– Я... я...

– Перережь ей горло.

– Айзек, а вдруг... Вдруг это какая-то ошибка? Ой, ну то есть - вдруг это не по-настоящему? Может...

– У тебя есть другие объяснения?

Опять тот самый, фирменный взгляд. У Толика задрожали губы. Он сбежал по ступенькам, колыхая пузом, присел.

Ударить ножом? Безумие... Иногда он поколачивал своих баб, чтоб знали место.

Некоторые сами просили быть с ними «пожощще». Стонали, шлюшки. А вот так пронзить лезвием, бездыханное (уже мертвое она мертвая) тело...

Топ-топ. Внизу шорканье, шаги.

Топ-топ.

– Если ты не возьмешь себя в руки, - тихо проговорил Айзек, - они нас порвут. Это уже не телки, понимаешь? Идут снизу, - совсем уж шепот. Толик не мигая, глядел на Айзека. Покивал, сжал ножик.

– Я... Все нормально. Понял тебя, понял.

– Дай бог, - Айзек положил трубу на плечо, как заправский бейсболист.

Толик не думал, что внизу их ТАК много. Подъезд забит ВЕСЬ.

– Они и пошустрей кажись, нежели наши обдолбанные сучки, - оскалил зубы Айзек.
– Замечаешь?

Толик хотел сказать «тихо», но одна баба, с тускло-рыжими косичками, уже зыркнула в их сторону. Вытерла рот от крови и пошла вверх по лестнице, оставляя на стене отпечатки ладони.

Первый же удар трубы раскроил рыжей висок. Пробоина в черепе с чавканьем выплюнула трубу, из дыры поползла губчатая дрянь - кто бы мог подумать, что сложнейшими процессами в организме руководит пористая, неказистая на вид, масса.

Толика вновь начало воротить, но он сдержал позывы. И чтоб подтвердить, что он все отлично понял, протиснулся между окном (прожженный подоконник, банка из-под «Нескафе» набитая окурками) и Айзеком и ударил рыжую ножом в живот.

Возню услышали и другие. Они оторвались от черно-бордовой массы, лоснящейся жиром и соками и поперли наверх.

– Извини, рыжуля, - сказал Айзек и спихнул безвольное тело навстречу товаркам.

Опять звон стекла. Следом - скрежет перетираемого крошева. На лестничный пролет ворвался свежий ветерок, но его веселье наткнулось на смрад и тут же потускнело.

– Через окно, - услышал Толик команду. И снова хруст.

А твари кишат внизу, как черти в преисподней, и вот уже еще одна, и нужно бить, бить ножом.

Чавк! Теплая кровь попала в ноздри. Соленая. Толик провел ладонью по лицу. Ветер гуляет в волосах. Голос у Айзека приглушенный, Толик не знает почему, он должен выйти... вместе с ним, но слишком... слишком узко!

– Помоги!
– Толик кричит, и собственный голос кажется ненастоящим и чужим. Толик машет ножом, а женщины напирают. Никогда всех не убить. Они там нескончаемые.

Айзек уже там, на козырьке и надо лезть за ним, быстро!

Но быстро у Толика не получается. Он уже обессилел, сердце в груди стучит неровно, с перебоями. Как будто чужая рука забралась в грудь, и сжимает мотор как «лизуна», давит, поигрывает.

За пыльным стеклом шевелятся губы. Айзек что-то говорит и его глаза излучают привычное спокойствие. Толик ползет, ползет в окно. Да, ему в последнее время совсем уж трудно выдерживать концерты, он бы сам с удовольствием сидел за ударной установкой, чем скакал с гитарой, но не настолько он толстый!

Осколки прорвали футболку, впились в кожу. Толик оперся о подоконник, мелкое крошево грызет ладонь. Еще одна баба... Он сможет, протиснуться, еще немного, и вот Айзек тянет руку, тянет...

Айзек огляделся по сторонам. Вроде чисто. Кажется, большая часть тварей в подъезде. Он успеет добежать до «Лендкрузера», а что дальше?

На стекло брызнула кровь. Толик закричал, Айзек отпустил конвульсивно задергавшуюся руку, и на автомате обтер ладонь о штаны.

Сбросил трубу вниз. Она глухо ударилась в землю возле тополя. Айзек повис на козырьке и легко спрыгнул на тротуар. Огляделся.

Вроде никого. Опять везет?

А вот Толику нет. Он сам виноват: разожрался в последнее время. Леность и чревоугодие - большие грехи, а ведь сказано, что воздастся каждому по делам его...

В самом деле, начался апокалипсис или второе пришествие?

Сам Айзек тоже был греховен. Каждая клеточка его тела была заполнена не эктоплазмой, а гордыней, но, без нее он бы не стал рок-музыкантом.

Хотя какая теперь разница?

Осознание этого факта просочилось откуда-то извне, как и тексты почти всех песен. Айзек плохо помнил, как создавал их. Погружаешься в транс и находишься среди обрывков фраз, воспоминаний, и рука сама бродит по листку, выплескивает на бумагу чернь подсознания.

Он подхватил трубу и побежал к джипу. Хозяином оказался мужчина, в беленькой отутюженной шотландке (предплечья заросли волосами) и почти идеально начищенных ботинках - Айзек разве что отражение свое в них не увидел.

Вместо лица объеденная маска, фарш.

Айзек задержал взгляд, с трудом оторвался и заглянул в салон.

Ключей нет.

Присел рядом с трупом. Пошарил рукой в правом кармане, вытащил бумажник, туго набитый кредитками. Налички немного, пара тысяч и красная «пятерка», наверно, на бензин и мелкие расходы.

Но и в левом кармане нет брелка.

Айзек подавил холодок в груди. Он не может пролететь сейчас, когда так везло все утро. Он караулил этот джип несколько часов, продумывал и прикидывал. Пробрался через толпу сумасшедших женщин, потеряв... друга? Скажем, Толика.

Если на то пошло, то барабанщика-Фазу Айзек уважал больше - за характер. Они знали друг друга с детства. А к Толику питал в основном снисходительную брезгливость.

Из подъезда выходят, и с другой стороны дома.

Как муравьи на сахар.

Может, их заставляет убивать мужчин именно специфический запах?

Не глядя на подбирающихся со всех сторон баб, Айзек нырнул в салон. Трубу не забыл, кинул на пассажирское сидение. Вся в подтеках и сгустках, она смотрелась дико в новеньком салоне, на идеально черной коже.

Где-то должна быть барсетка. Деловые мужчины, одетые с иголочки, не таскают ключи от машины в кармане.

Ближе и ближе.

Завыла где-то далеко сирена. Айзек наклонился, пошарил возле педалей, ни черта не видать.