Матрица жизни на Земле. Том 4

— А-а.

— Он очень добрый человек, мастер этот.

— Так значит вы, Сидоров, все эти четыре-пять дней на полу первого этажа жили?

— Да, профессор.

— Давайте, я вас посмотрю.

Я посмотрел глаза Сидорова. Один его глаз был, как говорится, вырублен напрочь, поскольку в результате неудачной операции почти уже сморщился, представляя собой дурацкую белую горошину, вообще не похожую на глаз. Второй глаз был целым, но слепым. Я думал, думал над возможностью операции на этом «целом» глазу и все-таки решился взяться за него, чтобы попытаться вернуть хотя бы ощущение света… чтобы свет божий видеть. Я, конечно же, не был уверен, что это у меня получится, но… так хотелось помочь этому Сидорову, который все время по жизни говорит «Люди добрые!» и… ни на что другое надеяться не может… Ни на что, ни на что… только на людей добрых.

— Я возьмусь вас оперировать, Сидоров, — тихо сказал я.

— И я буду видеть?!!! — вскричал он.

— Я не Бог, Сидоров. Но я постараюсь, сильно постараюсь. Надеюсь, у меня получится то, что я хочу сделать. Я не уверен… что получится, но я буду стараться… В общем, если вы согласны, я буду оперировать вас в порядке попытки… А дальше уж… как Бог даст.

— А Бог мне даст, профессор! Обязательно даст! Я очень Бога люблю, профессор, и… людей добрых тоже! Почему же не дать?! Почему же?!

Я вызвал медсестру и врача и дал распоряжение, чтобы Сидорова госпитализировали в нашу клинику.

— Эрнст Рифгатович, мест-то нет! Даже коридор весь полон! Куда?!.
– воскликнул врач.

— Да хоть к потолку подвесьте Сидорова, но госпитализируйте его! — приказал я.

— Постараемся, шеф, постараемся…

— Сидоров, идите вместе с ними.

— Спасибо, профессор.

После этого я долго не мог сосредоточиться. Повлиял на меня все же этот Сидоров. А потом научная мысль потекла, потекла… и я весь ушел в дебри научного поиска.

В двенадцать часов ночи мне по внутреннему телефону позвонил наш профессор Сагит Асхатович Муслимов и сказал:

— Я тут, шеф, в научный раж вошел… Не забудь, когда будешь уезжать, меня забрать, чтобы дежурная машина и меня до дома довезла.

— Ладно, — ответил я.

В два часа ночи я спустился на первый этаж больницы, где располагалась лаборатория профессора Муслимова, завернул по коридору направо и вдруг… увидел на полу спящего Сидорова. Я подошел к нему и грозно спросил:

— Сидоров, вы что ли?

Сидоров, видимо узнав мой голос, тут же вскочил и опять нелепо поправил свой замызганный галстучек.

— Профессор, это вы?! — откликнулся Сидоров.

— Почему вы опять на полу, Сидоров? — строго спросил я.

— Извините, профессор, ваш доктор очень старался найти мне место, но места не было, нигде не было. Он, ваш доктор, даже старался меня на одну кровать с каким-то слепым мужиком положить… на одну ночь. Но я тут… — Сидоров замолчал и опять поправил свой галстучек.

— Что «тут», Сидоров?

— Но я тут…

— Что «тут»?

— Я тут осмелился сказать доктору, что я бы лучше… я бы лучше…

— Что «лучше»?

— Я бы лучше с женщиной на одну кровать лег, мужик я ведь все-таки…

— Да уж.

— А потом доктор сказал мне, чтобы я подождал. А я не стал ждать, и… я ушел… сюда, где уже ночевал.

— Зачем вы ушли, Сидоров?

— У меня ведь, профессор, тоже… не хочу лишние проблемы создавать, — Сидоров снова поправил свой галстучек.

— М-да.

— Завтра… место… может…

— Дайте руку, Сидоров! — твердо сказал я.

Я взял Сидорова за руку и повел к себе в кабинет. Я усадил Сидорова у себя в кабинете на диван, сходил за дежурной медсестрой Гузель Давлетшиной и сказал ей:

— Гузель! Выгребай, что есть в холодильнике и корми Сидорова! Гузель, имеющая навыки хорошей жены, начала суетиться вокруг Сидорова, подавая ему бутерброды с колбасой и сыром.

А Сидоров ел, с удовольствием ел. Я сидел напротив него в кресле и с удовольствием наблюдал за этим.

— Сидоров, рюмочку выпьете?

— А почему нет, профессор?! Тем более с вами, профессор!

Мы с ним выпили по рюмке. А Сидоров ел, ел и ел. А мне было приятно, очень приятно. Мне хотелось накормить и ублажить весь… слепой мир… особенно одинокий слепой мир. Но я этого не мог сделать… потому что я был всего лишь маленьким человеком… маленьким-маленьким, очень маленьким.

— Гузель, возьми постель и положи Сидорова в моем кабинете, — сказал я.

— Спасибо, профессор, — послышался голос Сидорова.

— А как вас зовут, Сидоров?

— Сидоров.

— А… по имени как?

— Алексеем меня зовут… но все люди меня называют «Сидоров».

— А у вас была жена, Сидо… м… м… Алексей?

— Не успел я жениться, профессор. Ослеп я рано… вот и один.

— А родственники есть?

— Я не хочу от них зависеть, профессор. Они, мои родственники-то, только о деньгах думают. Неуютно мне с ними…

— Вы, значит, Си… м… м… Алексей, в жизни только на добрых людей надеетесь? Так ведь?

— Да… только на них, — Сидоров опять поправил свой замызганный галстучек.

Он ведь, Сидоров, никогда не видел своего галстучка.

— А добрых людей много?

— Много, профессор, очень много. Их больше, чем злых. На них, добрых людях, весь мир и держится. Не на злых же ему держаться, миру-то! Они ведь, злые-то, только о себе думают… любят они слишком сильно себя, а других людей не любят.

— Вам приятно, когда вас жалеют, Сидоров?

— Жалеют?

— Да, жалеют, Сидоров.

— Жалеют, жалеют… жалеют. Скажу вам прямо, профессор, скажу вам прямо, что всю свою… слепую… жизнь я убегаю от жалости к себе. Не нравится мне это.

— Почему?

— Не знаю, профессор. По твоей человеческой гордости бьет. А гордость она у всех есть, даже у слепых, профессор. Тебе ведь, слепому, тоже хочется другим людям помочь, а не просто себя кое-как обслуживать. Очень хочется, профессор, другим людям помочь, очень!.. Да какой помощник из слепого-то? Советом только иногда можешь чуть-чуть пособить. А опытом своим жизненным не могу поделиться, какой у меня опыт, опыт жизни во тьме, что ли?!