Матрона

Утром она пошла в город. Там жила ее односельчанка Гафи, с которой они вместе росли. Гафи была чуть постарше и раньше вышла замуж. Муж ее до войны занимал хорошую должность, и хоть сейчас он был на фронте, Матрона полагала, что у Гафи сохранились какието связи, да и в жизни она понимает побольше сельских. Гафи обрадовалась ее появлению, встретила со всей душой, и когда они посидели немного, поболтали, вспоминая юность, Матрона перешла к делу и, обливаясь слезами, рассказала о своих несчастьях.

— Помоги мне устроить его в детский дом, в приют какойнибудь, — умоляла она. — Другого выхода у меня нет. Устрой его так, чтобы никто не знал, где он, чтобы его не достала рука Егната. На месяц устрой, на два. Пусть даже на три. Может, за это время мы что-то узнаем о Джерджи. Тогда я заберу мальчика… Гафи, пусть твои болезни перейдут ко мне, ты должна помочь мне, должна помочь…

— Оставь его здесь, — Гафи и сама едва не плакала, — я буду смотреть за ним. Будет рядом с моими детьми — и тебе, и мне так будет лучше.

— Нет, Гафи, пасть бы мне жертвой вместо тебя, — волновалась Матрона. Ей казалось, что подруга не хочет помочь ей. — Если я оставлю его у тебя, я не выдержу, обязательно наведаюсь, и тогда все раскроется, все будут знать, где мой ребенок. Надо сделать так, чтобы я и сама не знала. Иначе я не смогу утерпеть, приду к нему, и кто-нибудь обязательно меня увидит. Нет, Гафи, нет, я не должна знать, где он. Устрой его так, чтобы ни я сама, ни односельчане наши не могли ничего узнать. Ты одна будешь навещать его, будешь мне рассказывать о нем… Сама я не могу его устроить, Гафи, пусть твои болезни станут моими. Помоги мне… Послезавтра я приведу его в город. А ты приходи в полдень на автобусную станцию. Но не показывайся, не приближайся ко мне… Он устанет, уснет и я оставлю его на скамейке. Тогда-то ты и подойдешь к нему… Чтоб кровавый дождь обрушился на мою несчастную голову!.. Он проснется, станет искать меня, а ты скажи ему, Гафи, что знаешь меня и отведешь его ко мне. Обмани его, Гафи, он поверит, он спокойный, ласковый ребенок… А сама веди его в приют. В такой, чтобы никто из наших односельчан о нем не знал… Сделай это для меня, иначе мне не жить…

Она плакала, умоляла Гафи.

Гафи смотрела на подругу, и сердце ее обливалось кровью.

— Ладно, Матрона, успокойся, все, что могу, я сделаю. То, чего не смогу сама, мне помогут сделать знакомые мужа. В одном из детских домов работает наш друг, может, я устрою мальчика к нему.

— Не говори мне ничего, не надо, и никому не говори, стать бы мне жертвой вместо тебя! Даже если я умирать буду от тоски, все равно молчи. Ты одна должна знать, больше никто. И детям своим не говори, их могут обхитрить, а они поверят и расскажут все, что знают, и тогда я пропала…

— Не бойся, Матрона, — успокаивала ее Гафи, — не бойся…

Они посидели еще немного, и Матрона то умолкала, то снова начинала рассказывать о своих горестях, о том, что пришлось ей пережить в последнее время. Гафи, как могла, утешала ее, успокаивала.

К полудню Матрона вернулась к родителям. Она не собиралась задерживаться здесь, хотела сразу же забрать Доме, чтобы благословить перед разлукой у святилищ его родного ущелья. Не зная, как отговориться, она попыталась обмануть родителей:

— Я была у дальних родственников Джерджи, — сказала, пряча глаза. — Вы не знаете их, они живут в городе… Отведу к ним Доме, пусть побудет там, в городе ему безопаснее. Я предупредила их, чтобы никому ничего не говорили. Никто не узнает, что мальчик у них…

И мать и отец возмутились:

— Даже не думай! Мы никуда не отпустим ребенка! Будем сами смотреть за ним, за руку будем водить. Так что не беспокойся, никакой Егнат ему здесь не страшен.

— Нет, — возразила она, — там безопаснее. У вас много работы, и ребенок хоть на минуту, но останется без присмотра. А Егнат хорошо знает, где его найти…

Отец вспылил, ударил кулаком по столу:

— Счастье его, что меня здесь не оказалось! Но я завтра же пойду, поговорю с этим выродком, как следует. Не так, как в прошлый раз. Я его научу, как охотиться с ножом на ребенка!

Она заплакала, стала просить отца:

— Не ходи к нему, не надо. С ним бесполезно разговаривать. Я завтра же отведу ребенка к родственникам Джерджи… А от разговора с Егнатом никакого прока не будет. Только озлобишь его, дашь ему лишний повод напасть на Доме. Лучше оставь этого безумца. Когда придет срок, поговоришь с ним. А сейчас он и без того притихнет, на улице лишний раз не покажется. Он-то знает, что ребенок здесь, значит, рано или поздно можно до него добраться. Пусть так и думает, пока не узнает, что мальчика здесь нет… За это время, может, и от Джерджи весточка придет… Когда вернусь в село, я никому ничего не скажу про Егната. То, что я молчу, испугает его больше, чем любые слова. Он забеспокоится, будет бояться каждого моего шага, ждать того момента, когда я расскажу о нем людям, опозорю его. Так или иначе, но на несколько дней он притихнет… Умоляю тебя, отец, не ходи к ним пока, подожди.

Отец задумался.

— Может, ты и права, — сказал он, наконец, — но потом я все же разберусь с этим безлапым зверем.

Подумав, родители согласились с тем, что Доме лучше отвести к родственникам Джерджи.

В тот же день Матрона с сыном уехали на попутной арбе домой. До села они добрались уже в сумерки, но кто-то увидел их, и женщины одна за другой потянулись в к ним в дом, чтобы проведать их и послушать новости. Но ничего интересного им услышать не пришлось. «Соскучилась по ребенку, — только и сказала она. — Взяла его на два дня, а послезавтра отведу обратно». Женщины все сидели, не торопясь уходить, и она поняла — они хотят сказать ей что-то, но не решаются. Подумав о Егнате, она забеспокоилась.

— Вы что-то скрываете от меня?

Они переглянулись, но продолжали молчать.

— Что-нибудь случилось? — спросила она.

— Вчера мы загнали в хлев твою скотину, — нерешительно проговорила самая дальняя из соседок, — но бычка нигде не было.

— А где он был?

— В грушевой роще… Волки его съели. Утром дети нашли объедки.

Наверное, во время войны волки бегут в тихие места. Иначе не объяснишь, почему их стало так много в ближних лесах. Конечно, потеря бычка не обрадовала ее, но до бычка ли ей было сейчас? Больше всего на свете она хотела остаться наедине с сыном, наглядеться на него, приласкать наперед, на весь срок предстоящей им разлуки. Чтобы скорей отвязаться от женщин, она не выказала никакой печали по бычку, только плечами пожала:

— Чем я могу ему помочь? Да пусть и остальную скотину волки сожрут, если не подавятся.

Женщины глянули друг на дружку и стали прощаться.

— Какое же у нее бесчувственное сердце, — сказала одна из них, когда они вышли со двора на улицу. — Это ж надо, бычок пропал, а ей хоть бы что. Какое счастье жить с таким сердцем…

17

Вот и настал этот день.

Город всегда поражал ее людской суетой. Будто страшная беда обрушилась, и люди бегут кто куда в поисках спасения, и в панической спешке перестают понимать и даже просто видеть друг друга. Так она воспринимала городскую круговерть, в которой ни у кого нет времени порадоваться встречному, поговорить от души, не отделываясь торопливыми, пустыми словами.

Она и сама, словно захваченная течением, шла быстрее обычного, тянула за руку не поспевающего за ней ребенка. Встречаясь взглядом с незнакомыми людьми, всякий раз обмирала, будто каждый встречный мог догадаться о ее замысле и остановить ее. Знала, что это не так, что им не до нее — у каждого свои заботы, да и в их глазах было больше безразличия, чем интереса, но и сочувствие иногда проскальзывало, и тогда ей казалось, что встречные не только понимают, но и оправдывают задуманное ею.

Чем ближе становилась автобусная станция, тем меньше уверенности оставалось у Матроны, тем сильнее била ее внутренняя дрожь. Боялась — вдруг Гафи не придет, и тогда вообще непонятно, что делать. Обманула родителей — как теперь отведешь к ним ребенка? И в село возвращаться нельзя, Егнат только и ждет этого… Куда же деваться им, если не придет Гафи?