Матросы

Севастополь привязал к себе тех, кто увлекался подлинной жизнью. Здесь силы созидающего духа не приносились в жертву расчету, здесь обстановка заставляла глубже понимать самого себя, верить другим, яснее видеть плоды своих рук и гордиться ими.

Чумаков — пенсионный, казалось бы, человек, а не сгонишь его с помостей, насильно не отнимешь инструмент, не соблазнишь спокойным отдохновением на берегу бухты, на скамейке или за дощатым столом домино.

Рабочие, и не только строители, накрепко сдружились с флотом, полностью жили его интересами. Флот для Севастополя — это то, что для других шахты и копи, заводы и колхозы. Без флота тут все захиреет. Конечно, когда наступит полный мир на земле и буржуй останется только на пожелтевшем плакате, Севастополь зашумит торжищами и фестивалями, станет принимать египтян и алжирцев, негров и французов, и на кой дьявол нужны будут ему военные корабли?

Рабочие Севастополя имеют специфический вид. Молодежь почти сплошь «мариманы». Тельняшка и матросский ремень непременно сопутствуют юности, пусть на недолгом этапе. Но отрава останется навсегда. Не спорьте и не протестуйте, севастопольцы! Многие из вас пришли сюда после войны, а я давно, очень давно знаю и люблю этот город. Я жил его самыми трагическими днями и не жалел свою жизнь, висевшую зачастую на волоске. Со следами незаживших ранений я снова вернулся под твои стены, Севастополь! Я приходил сюда дважды и трижды, через надежды и отчаяния, через мечты и кошмарные реальности, и не жалею о штурмовых днях, о молодости, сдружившей меня с простыми героями будней. Перед ними склоняюсь я до самой земли, опаленной и пропитанной бессмертной кровью.

Рабочие перероднились с флотом, возникло новое поколение — ему предречем и дерзость, и вдохновение. Для стойких сердец открыта святая святых флотской жизни. Гражданам Севастополя дорого то же, что и людям в бушлатах. Таковы законы духовной спайки народа и его вооруженной когорты.

Рабочее братство охватывало широкий периметр бассейна. Сюда с украинского юга приходили молодые корабли. На них — рабочие и инженеры судоверфей; они будут на плаву доводить механизмы вплоть до светло-голубого флага на мачте. Поскольку существуют моря, без моряков обойтись невозможно. Кипучая мысль конструкторов не может дремать.

Флот вступал в новую эру. Заводы с энергией взялись за дело, подчас совершенно незнакомое. Но тем интереснее! Мобилизационная готовность — не только тушенка и вобла, полушубки и огнестрельный припас; это — способность в любую минуту решать любые задачи…

Салон «Истомина» переполнен. Сюда собрали офицеров; молодости отдано первое место. Молодость стояла у пультов, она точнее оперировала формулами, свежее было ее дыхание, крепче мускулы.

Кортик у бедра уже не являлся аттестатом зрелости, и надраенная латунь на мундире не единственный признак интеллектуального блеска. Офицеры совершили воистину адский труд, в кратчайшие сроки переобучив матросов — тоже молодежь — владеть новым оружием. Немало израсходовано мела, чертежной бумаги и туши, в пламени взбудораженных мыслей много сгорело отпусков, свиданий, перекуров. Отстать никому не хотелось, хотя кое-кого и списали, заменив более зрелыми и восприимчивыми. Прибавилось таких офицеров, которые, пожалуй, не очень сильны были в мореходстве, зато до винтика знали приборы и физико-математическое естество оружия века супермодерн.

Адмирал с тремя звездами на погонах, с волевыми чертами красивого, мужественного лица, с седой головой и сильными, покатыми, как у атлетов, плечами, стоя отвечал на вопросы офицеров. Он сознательно будоражил их, доискиваясь подлинной ценности этих молодых людей, призванных не для раутов и паркетных шарканий, а для смертельно-сложного дела.

Их внимание слишком знойно для простого любопытства, щеки влажны и глаза широко раскрыты не только от духоты помещения. Многие из них приучили свои организмы к самым невыносимым режимам. Натренированности их легких и сердца можно позавидовать.

Среди молодых ни одного ветерана, ни одной планки на их кителях. Медалей нет. Не могли они заслужить их и на «гражданке»: юношами пришли в военно-морские училища и там оформились в воинов кибернетики и термоядерного века. Никто из них не ходил в атаки, не форсировал минные поля, не продирался через подводные металлические сети, не видел вблизи разрывов снарядов и мин. Их барабанные перепонки не подвергались шумовым испытаниям ураганного огня, никто из них не прижимался к земле или палубе под залпом «эрэсов». Они не знают, как откашливались в бою «катюши», как молниеносно меняли они позиции, обманывая вражескую корректировку.

Возможно, некоторые из этих молодых людей во время войны брели на восток вслед за своими матерями. Но ребячий восприимчивый мозг и там впитывал отраву войны. Для них это было слишком давно, а для адмирала — невыносимо близко. Адмирал вспоминал друзей, уходивших в полярную ночь; многие из них не вернулись, и северные моря, глухой к мольбам океан навсегда погребли тайны «малюток» и «щук». Списки павших настолько длинны, что их не измерить даже милями, удлиненной мерой морей. Память устойчиво добросовестна, и ничто не выпадает из нее, все вырублено, будто на береговых гранитах, как скрижали; по ним следует не только читать прошлое, но и предвидеть будущее.

Адмирал сравнительно молод. Сравнительно, если поставить в ряд тех же Лаврищева, Ступнина, Говоркова, Заботина или бредущего по Приморскому бульвару отставника с прямыми плечами — Шульца. Все они соратники, и уже не столь важно, стояли ли они ранее рядом с ним… Секретарь партийной организации Доценко. В каштановых усиках гвардейца блеснула седина. Пока она прячется, но адмирал хорошо знает, как быстро овладевает она пространством — если вспыхнула где-то, то уже не погаснет, пойдет дальше, как степной пожар.

Рядом с адмиралом начальник из политорганов центра, прослуживший десяток лет на громовито-штормовом Тихом океане матросом, адмирал с широким русским лицом, золотисто-русыми волосами и мягкими, не сердитыми губами.

Хороший он человек, не утративший способности увлекаться людьми и литературой. С ним опасно вступать в спор на литературные темы. Он умеет проникать в души, никогда не употребляя при этом сверла или отмычки. Он сидит рядом с Михайловым.

— Поднимите дух у тех, кто над водой. Ведь их большинство, — советовал бывший тихоокеанский матрос, когда вишневый флагманский катер летел к кораблю.

— Никто не хочет стать мясом для акул, — басил вице-адмирал Михайлов.

Не надо хитрить — ответ на мучительный вопрос найден. Внутренние тревоги, сомнения и полусомнения уступили место твердой, здоровой уверенности. Ее теперь ничем не расшатать. В спорах, зачастую нервозных и яростных, в схватке мнений решалась задача, поставленная безжалостными требованиями эры. Атомные и водородные взрывы, многоступенчатые ракеты, дьявольская изощренность кибернетики скомкали и отбросили назад, казалось бы, самые устойчивые представления, сломали доктрины, помеченные прошлыми датами, вымели из папок немало засекреченных бумаг.

Незыблемым, монументально неприступным оставался только человек, какие бы сомнения ни посещали его сознание. Природа человека оставалась неизменной.

Природа человека взывала к самозащите.

Человек должен был сохранить себя, обезопасить территорию своего государства, найти способы не только самозащиты, но и активной обороны. Континентальные силы первыми решили эту задачу.

А флот? Ему уготованы морские просторы, лишенные гор и лесов, убежищ и подземных ходов. Флот оказался голым перед лицом термоядерной эры. Плоскости вод просматривались оком радаров с земли, подлодок и специальных мобильных кораблей. Авиация нависла над флотом, сломав звуковые барьеры, в сотни раз превзойдя в скоростях корабли, оснастилась приборами, способными разгадать почти все в голубой чаше. Даже простой вертолет привлечен к охоте за подводным врагом. Много еще придумано новинок изощренным умом, границам которого не стало предела. Погасли фантазии Жюля Верна, и крейсирующий под арктическими льдами атомный «Наутилус» только на первых порах зачислялся в разделы газетных сенсаций.