Матросы

Радужные мечты лейтенанта вскоре разлетелись в прах.

— Идти к этой кривляке? — Катюша не могла даже на одну минуту представить себя в такой унизительной роли. — Идти после того, как ты сломя голову понесся к ней?

— Катя, неприлично, — умолял Борис.

— Что? Эта женщина нагло… да, да… нагло отняла у семьи мужа и отца… А ты учишь меня приличиям!

— Пойми, мне неудобно. Что она может подумать?

— Тебе безразлично, что могу подумать я. Тебя волнует, что эта ломаная дамочка может подумать о тебе. Не стыдно? Увидел ее, бросился к ней. Все уже обращают внимание.

— Да… Ты заставляешь своим… глупым поведением обращать на себя внимание.

— Глупым? Можешь идти куда тебе угодно.

Ирина махала им платочком, показывала на море.

— Она такая простая, культурная женщина. К ней многие несправедливы. Глупая зависть, наушничество… Ей так тяжело…

— Иди, утешь ее.

Катюша, не оглядываясь, быстро пошла к Томе.

В море, плывя рядом с Борисом, Ирина сказала:

— Не огорчайте жену из-за меня, Боря. Вспышки слепой ревности у нас, у женщин, непроизвольны, а потом… У любящей женщины ненадолго хватает запала.

Они не меньше получаса плавали вдали от купальщиков. Вернулись утомленные. Ирина скользила на мшистых донных камнях, и ее приходилось поддерживать.

— Нельзя так, нельзя, товарищ лейтенант, — скороговоркой упрекал поджидавший их Тополь. — Катюша домой решила ехать.

— У вас у самого жена есть, Роман Романыч? — раздраженно спросил его Борис Ганецкий.

— Есть. Вы же хорошо это знаете. Расчудесная женщина. Но я вот о чем: есть приказ, чтобы никаких инцидентов на Омеге. Понятно? А то политуправление запретит, и все…

Весь во власти обаяния чужой красивой женщины, Борис Ганецкий с оскорбленным видом опустился на траву неподалеку от Катюши. Сидевшая возле нее Тома вызывающе оглядела его, напудрила щеки розовой пуховкой.

— Что было, то прошло, — сказала Тома с чувством собственного превосходства.

— Мне оправдываться не в чем… — буркнул Борис.

— Вот вы и не правы, Боречка. — Тома по-птичьи округлила глаза. — Семья обязывает… Когда вы были один, Боря, еще понятно — могли порхать. А когда женились, завели ребеночка — надо по-другому… Катюша девушкой имела право встречаться с тем, с другим. За ней, как вам известно, ухаживали. Она красивенькая, умненькая, не при дороге лопух. Кавалеры были. А теперь она — пример для всех… Семья обязывает, Боря.

Борис вспылил:

— Какое вам дело до моей семьи?

— Знакомая мне семья, — на худом лице Томы появилась краска обиды. — Мы, севастопольцы, все как родные…

— Не надо, Тома, — попросила Катюша.

Тома завелась, и теперь ее не могли остановить никакие силы:

— Я мать Катюши знала лучше, чем вас. Хоронила ее… Братьев знала Катюшиных. Вы вот с галантереей на рукавах и на фуражке ходите и только представляетесь моряком, а они были моряки подлинные.

— Я не позволю!

— А чем ты выше меня, что не позволишь? — запальчиво спросила Тома. — Я за Севастополь заступаюсь… У нас лодыря редко встретишь. Трудовой город, весь в могилах…

— При чем тут ваша высокая мораль? Не понимаю.

— Как при чем? Надо понимать, где ты живешь. У нас не встретишь на улице какого-нибудь чернявого с усиками, вертлявого, руки в брюки, идет посвистывает. Не тот стиль. Все на виду — стыдно. Мы каждый камень закладываем в свой город, как другой кладет рубль в сберкассу. Что ты губой крутишь, Боря?

— А вы что на меня напали? Еще вредителем изобразите…

— Вредитель не только тот, кто порох под завод подкладывает.

— Ну вот, я же говорил.

— Вы пример с товарища Черкашина не берите, — неожиданно ввернула Тома, — он попал на кукан, туда ему и дорога. Разве это дело — жену бросил, детей? А что его жена — хуже этой была? Такая, я скажу, дамочка полненькая, представительная, одеваться умеет, вкус есть. Купальники, правда, у нее без якорей и без молний, как у этой, а всем другим ничем не хуже. А вот такая приехала в город, намутила, навертела…

Ганецкий не знал, как избавиться от взбалмошной буфетчицы, нападавшей на него с яростью тигрицы. Нужно немедленно погасить этот спор. Уступить ей, что ли?..

— Тома, — сказал он самым смиренным голосом, — я хочу вас заверить, что все это не имеет никакого отношения ко мне…

Тома придвинулась ближе, силком притянула его за рукав и так, чтобы Катюша не услышала, выдохнула ему в ухо заносчиво, угрожающе:

— Кобелируешь. С корабля — к ней. Катюша-то пока не знает, а если узнает…

Тома отодвинулась. У Бориса горело ухо.

Гулянье подходило к концу. Люди, разгоряченные вином, лезли в прохладную воду. Показалась яхта. Под парусами подошла к берегу, но не пристала. С борта прыгнула Галочка, поплыла.

— Галка, сюда! — крикнула ей обрадованная Катюша.

— Есть!

Вскоре Галочка уже сидела возле сестры, распустила по плечам мокрые волосы, теребила их, подставляя золотисто вспыхивающие пряди солнцу и ветерку.

— Ты чем-то огорчена, Катюша? — Галочка метнула на Бориса синеватыми глазами.

— Заметно?

— От меня не скроешь. Я же знаю тебя, Катюша. Люблю тебя. — Пальцы Галочки легко пробежали по волосам. — Смотри, почти просохли… У тебя сегодня воинственный вид, Катюша. Что? Наконец-то сбрасываешь цепи рабства?

— Где ты набралась таких слов?

— Катюшенька, милая, да ведь я десятилетку заканчиваю. Я уже взрослый товарищ! С паспортом…

IV

Третья рота…

Пусть вначале все непривычно: и койки в три этажа, и пахнущие керосином ксилолитовые полы, и теснота, и особая строгость казарменных стен, сложенных еще в те времена, когда зарождался Черноморский флот. А все же нет лучше третьей роты! И для Василия Архипенко, и для любого паренька из третьей роты. Потому что третья рота стала их новым домом, здесь они получат первые знания, и отсюда раскроются перед ними ворота к морю.

Никогда не забыть родной роты, одной из боевых частиц «сорокатрубного фрегата» на Корабелке!