Матушка Готель

– Ну что, спустилась с небес на землю?!
– прокричала, похоже, именно та женщина.

– Заберите у неё деньги, - откликнулся мужской голос.

– Такая важная персона не должна просить подати, - заметил третий.

Готель, испугавшись такого поворота событий, стала оправдываться, что, мол, никакая она не "важная персона", и что она уже просила милостыню раньше, когда жила в таборе.

– Так у нас тут просто цыганка?
– лукаво спросил самый здоровый, и Готель испуганно закивала в ответ.
– Взгляните-ка, у нас завелась цыганка!
– завопил здоровяк.

– Сейчас мы проучим тебя, ведьма!
– загудела толпа и кинулась рвать на девушке платье.

– Девчонка моя!
– ревел здоровяк, прорываясь вперёд. Оказавшись над девушкой, он схватил её за волосы и, прижав черные пряди к своему лицу, жадно вдохнул их аромат. Не скрывая наслаждения от попавшей ему в руки нежной и свежей кожи, он вожделенно водил своими грубыми пальцами по мокрым щекам и губам Готель, и так увлекся этим занятием, что не заметил гробовой тишины, внезапно воцарившейся на улице. Ни смех, ни брань более не нарушали этого соборного молчания, и только Готель временами поскуливала от страха. А затем, стремительный лязг и хруст, прошел сквозь эту тишину. Здоровяк обмяк и упал на колени.

Девушка не двигалась. Она сжалась, как только могла, прикрыв голову руками, и плакала еле слышно, повторяя трясущимися губами:

– Пощадите, прошу вас, пощадите, пожалуйста.

Лишь когда она поняла, что ничего больше не происходит, она снова открыла глаза и увидела, что в пяти шагах от неё стоит стражник, а пронзенное тело здоровяка уже оттащили в сторону. Чуть дальше стояли еще трое стражников, а в центре женщина; с рыжими, как огонь волосами; в темном с капюшоном балахоне. Никого больше на улице не было. Женщина отозвала стражника и подошла ближе:

– Кто ты, дитя?
– спросила она, наклонившись к девушке, но Готель испугавшись очередного вопроса, только залилась слезами.

– Я не знаю, мадам, не знаю, - замотала она головой.

– Откуда у тебя это платье?
– словно набравшись сил и терпения, снова спросила женщина.

– Это моё платье, мадам, - вытерла девушка лицо и увидела оторванные куски красной материи, разбросанные вокруг себя, - это моё платье, мое платье, - надломленным от слез, голосом залепетала Готель, - это я сшила, - повторяла она, обливаясь горем и подбирая лежащие вокруг себя кусочки, - это я сшила.

Женщина устало вздохнула, выпрямилась и вернулась на прежнее место:

– Отвезите её в Аржантёй, - спокойным, но влиятельным голосом, произнесла она.

Готель не помнила, как заснула, но проснулась она от того, что экипаж, в котором её везли, слишком трясло на дороге. Раньше она никогда не ездила в экипаже. Он был красивым; просторный и с мягкими сидениями, обитыми уже немного потертым гобеленом. Кучер, сидевший впереди, звонко хлестал пару крепких лошадей, а мимо торопились деревья; и солнце было таким по-доброму теплым, что девушке верилось, что все, что произошло с ней на улицах Парижа, было не более чем дурным сном. Только теперь Готель не знала чт'o уготовила ей судьба, которой, потеряв силы, она безропотно отдалась.

Экипаж снова проехал через Сену и, спустя недолгое время, остановился у небольшого монастыря. Из его дверей вышла крохотная монашка и позвала девушку едва заметным жестом.

– Мне было велено дать вам приют, - сказала она покорно и вошла в двери монастыря.

Готель вошла следом.

Каменные стены этой обители служили пристанищем для порядка сорока монахинь. Скромные убранства их келий должны были способствовать средоточию души на мыслях праведных и не давать повода мирским соблазнам. Одна из таких келий была отведена и Готель. Она оказалась столь узкой и крохотной, что будь девушка хоть чуточку побольше, она с трудом бы смогла в ней повернуться. Внутри было лишь узкое ложе с висящим над ним распятием, да маленькое окошечко, открывающее вид на внутренний двор, из которого доносилось почти непрерывное кудахтанье кур.

Дав Готель немного передохнуть с дороги, её проводили в банную, а когда та стала чистой, выдали новую одежду, из хорошего льняного материала, хотя почти бесформенную. Девушка выглядела в ней, как голубец, но чувствовала себя при этом не иначе как королева. После же был обед, который стал для Готель очередным, невиданным прежде зрелищем; не один праздник еще не дарил ей такую бурю впечатлений, как сея трапеза.

Всё действо было подчинено, какой-то сложившейся с годами дисциплине и началось с того, что все монахини практически одновременно пришли в столовую; послушно ждали своей очереди, а получив миску с бобовой похлебкой, проходили и садились на свое место. Готель ощущала невероятный прилив радости от этого витающего в воздухе порядка и согласия, в результате чего, она проводила своим взглядом каждую монашку до своего места, прежде чем сама приступила к обеду. И главное, что все это происходило, совершенно молча.

Девушка обратила внимание, что монахини вообще были чрезвычайно не общительными; за те три часа, которые она успела провести в монастыре, с ней так никто и не заговорил. Это было странно, но в то же время, Готель чувствовала себя превосходно и необыкновенно свободно. Напротив! Казалось, если бы с ней в тот момент кто-то принялся говорить, она бы сочла это за бестактное вторжение; она даже подумала, что, возможно, именно таким образом и сказывается на характере человека умиротворение от духовной жизни.

Возвратившись с обеда в келью, Готель сразу же заснула и проспала, как ей показалось, полжизни, а когда проснулась, солнце уже медленно садилось за горизонт. Её разбудил колокол, зовущий всех на вечернюю службу, а потому, дисциплинированно одевшись, девушка вышла в коридор. Монахини, сунув руки в широкие рукава, стройной вереницей тянулись в молельню. Многие лица ей уже были знакомы с обеда, но Готель продолжала всматриваться в них благодушно, надеясь нечаянно разглядеть в них свою рыжеволосую спасительницу, от которой почему-то не было и следа.

Вечер выдался тихим. Девушка немного прогулялась за стенами монастыря и вернулась к себе. И все казалось прекрасно. Ей не давали покоя лишь два вопроса: кем была та рыжеволосая женщина и зачем её сюда привезли.

Проснулась Готель совсем рано от тревожного стука в дверь. Это была та же монашка, что и встречала её вчера; она провела девушку, наверное, всеми узкими коридорами и лесенками монастыря и в завершение этого пути отворила дверь в просторную комнату, где были два больших окна, у которых стояла она - женщина с рыжими волосами. Когда Готель переступила порог, та стояла спиной и смотрела в окно. Теперь на ней не было капюшона, и её восхитительные, рыжие волосы, немного прикрывающие плечи, открылись девушке во всей своей красе.

– Так ты шьешь?
– тут же раздался знакомый голос: нежный и твердый, благородный, женственный и глубокий.

– Да, мадам, - ответила девушка.

– Откуда ты?
– снова спросила рыжая незнакомка, всё еще не оборачиваясь.

– Я родилась в Турине, мадам, - неуверенно ответила Готель тем, что очередным туманным утром рассказывал ей старик Парно, - меня взяли цыгане совсем маленькой, когда на город напала чума. И я выросла у них, но вчера уж минула неделя, как я их оставила.