Маяк

— Так что вы не обошли вокруг маяка?

Кашель доктора Шпайделя и явно высокая температура не лишили его сообразительности. Он ответил с некоторой резкостью:

— Если бы я это сделал, коммандер, я полагаю, что смог бы заметить висящее тело, несмотря на утренний туман. Я не обошел вокруг маяка, я не смотрел наверх, и я его не видел.

Дэлглиш спокойно задал следующий вопрос:

— Что за дело вы хотели обсудить наедине с мистером Оливером? Я сожалею, что мой вопрос может показаться вмешательством в ваши личные дела, но уверен — вы понимаете, что мне необходимо это знать.

И снова воцарилось молчание. Потом Шпайдель сказал:

— Это — чисто семейное дело. Оно никак не может иметь отношение к его смерти, коммандер, могу вас заверить в этом.

Любому другому подозреваемому — а Шпайдель, разумеется, был подозреваемым, как каждый на этом острове, — Дэлглиш непременно указал бы на неумолимые требования, предъявляемые расследованием убийства. Однако Шпайдель не нуждался в напоминаниях, Дэлглиш ждал, пока тот отирал пот со лба и, казалось, собирался с силами. Взглянув на Мэйкрофта, Дэлглиш сказал:

— Если вы чувствуете, что вам трудно продолжать разговор, мы можем поговорить позже. Впечатление такое, что у вас высокая температура. Вы ведь знаете — на острове есть врач. Пожалуй, вам стоит повидать доктора Стейвли.

Он не добавил, что особой срочности в продолжении опроса нет. Разумеется, опрос надо было закончить срочно, тем более если доктор Шпайдель мог оказаться в изоляторе медпункта. С другой стороны, помимо того, что Дэлглиш не желал волновать больного человека, продолжение разговора могло стать опасным, если Шпайдель был серьезно нездоров.

Однако в голосе Шпайделя прозвучала раздраженная нотка.

— Со мной все в порядке. Это просто кашель и небольшая температура. Я бы предпочел, чтобы мы продолжили. Но сначала — один вопрос, если позволите. Правильно ли я понимаю, что этот опрос сейчас превращается в расследование убийства?

— Такая возможность существует всегда, — ответил Дэлглиш. — Но пока я не получу заключения патологоанатома, я расследую это дело как смерть при подозрительных обстоятельствах.

— Тогда мне лучше ответить на ваш вопрос. Можно мне выпить воды?

Мэйкрофт двинулся было к графину с водой, стоявшему на боковом столике, когда раздался стук в дверь и, не дожидаясь ответа, в кабинет вошла миссис Планкетт, катившая небольшой столик на колесах. На нем стояли три чашки, чайник, молочник и сахарница.

— Спасибо, — сказал Мэйкрофт. — Думаю, нам понадобится еще свежая вода. И как можно холоднее, пожалуйста.

Пока они ждали воду, Мэйкрофт разливал чай. Шпайдель отрицательно покачал головой. Дэлглиш последовал его примеру. Ждать пришлось недолго. Миссис Планкетт вернулась с кувшином и стаканом.

— Вода очень холодная, — сказала она. — Налить вам?

Доктор Шпайдель поднялся с кресла, и она протянула ему стакан. Они коротко кивнули друг другу, затем она поставила кувшин на столик и сказала:

— Вы не слишком хорошо выглядите, доктор. Я думаю, сейчас самым лучшим местом для вас была бы постель.

Доктор Шпайдель снова опустился в кресло, жадно выпил воду и сказал:

— Так уже лучше. Мой рассказ не займет много времени. — Он подождал, пока миссис Планкетт выйдет из кабинета, потом поставил стакан и продолжал: — Как я уже упоминая, это семейная проблема такого характера, что я надеялся сохранить все это в тайне. Мой отец погиб на этом острове при обстоятельствах, которые моя семья никогда до конца так и не выяснила. Причина в том, что брак моих родителей начал разваливаться еще до моего рождения. Моя мать была родом из знатной прусской фамилии, и ее брак с моим отцом считался мезальянсом. Во время войны отец служил в оккупационных войсках, расквартированных на острове Гернси — одном из Нормандских островов. Это само по себе не вызывало чувства гордости у родителей моей матери: они предпочли бы для своего зятя более знаменитый полк, более значительную роль. По слухам, мой отец вместе с двумя товарищами-офицерами отправился сюда на экскурсию, как только стало известно, что жители острова Кум эвакуированы. Мне не было известно, почему это случилось и совершили ли они экскурсию сюда с разрешения своего начальства. Я подозревал, что такого разрешения не было. Никто из троих не вернулся. После расследования, в ходе которого обнаружилась эта эскапада, было сделано заключение, что они без вести пропали в море. Семейство благодарило судьбу, что с этим браком покончено без бесчестья и без развода, который они считали недопустимым, но в результате весьма удобной гибели на военной службе, пусть даже и без громкой славы, традиционной для этой семьи.

Мне очень мало рассказывали о моем отце, когда я был ребенком, и я уже тогда понимал — это часто случается с детьми, — что вопросы о нем не поощряются. После смерти моей первой жены я снова женился, и теперь моему сыну двенадцать лет. Он задает мне вопросы о своем деде и, как мне представляется, ему очень неприятно, что подробности жизни деда не зафиксированы, что о них даже не говорят, будто они почему-то позорны. Я обещал ему выяснить, что на самом деле произошло. Официальные источники мне мало помогли. В документах говорится, что трое молодых людей отправились в самовольное увольнение, взяв тридцатифутовую яхту, снабженную мотором. Они так и не вернулись и считались пропавшими без вести, предположительно утонувшими. Мне больше повезло, когда удалось отыскать офицера, служившего вместе с моим отцом. Отец поделился с ним своим планом, взяв с него обещание сохранить тайну. Офицер сказал, что отец с товарищами намеревались поднять германский флаг на небольшом острове близ Корнуоллского побережья, по-видимому, просто для того, чтобы доказать, что это возможно сделать. Кум оказался единственным подходящим островом и первым пунктом моих розысков. В прошлом году я уже приезжал в Корнуолл, но не на Кум. Я познакомился с рыбаком-пенсионером, ему было значительно за восемьдесят, который смог дать мне кое-какую информацию, хотя это было нелегко. Люди здесь весьма подозрительны, словно мы еще находимся в состоянии войны. При вашей британской одержимости нашей недавней историей, особенно эпохой Гитлера, мне порой кажется, что так оно и есть. — В его голосе звучала горечь.

— Вам вряд ли удалось бы многое узнать о Куме от местных жителей, — заметил Мэйкрофт. — У этого острова долгая и несчастливая история. Существует фольклорная память о его прошлом, и то, что он находится в частном владении и сюда не допускают туристов, ничуть не улучшает ситуацию.

— Я узнал достаточно, чтобы стоило приехать сюда, — возразил Шпайдель. — В частности, что здесь родился Натан Оливер и что он наезжает сюда каждый квартал. Он признался в этом в апреле 2003 года в одной из своих статей. Газеты много тогда шумели про его мальчишеские годы в Корнуолле.

— Но ведь он был совсем ребенком, когда началась война, — сказал Мэйкрофт. — Как он мог бы вам помочь?

— В 1940-м ему было четыре года. Он мог бы запомнить. А если не запомнил, его отец мог что-нибудь ему рассказать про то, что делалось на острове во время эвакуации. Мой осведомитель сказал мне, что Оливер покидал остров почти последним.

— А почему вы выбрали местом встречи маяк? — спросил Дэлглиш. — Ведь здесь, на острове, уединенное место можно найти практически где угодно. Почему не у вас в коттедже?

В этот момент он почувствовал, что что-то изменилось, едва заметно, но несомненно. Вопрос был Шпайделю неприятен.

— Я всегда испытывал большой интерес к маякам. Это у меня что-то вроде хобби. Я полагал, мистер Оливер сможет показать мне маяк.

«Почему же не Мэйкрофт? Или Джаго?» — подумал Дэлглиш. И сказал:

— Значит, вам известна его история? Что он копия более старого и более знаменитого маяка, созданного тем же строителем, Джоном Уилксом, который построил Эддистон?

— Да, я это знаю.

Голос Шпайделя вдруг стал совсем слабым, капли влаги у него на лбу слились, и пот потек по лицу струйками так сильно, что казалось — его воспаленное лицо тает.

— Вы нам очень помогли, — сказал Дэлглиш, — особенно в уточнении времени смерти. Если возможно, не могли бы вы помочь нам совершенно четко определить время всех ваших действий? Вы подошли к маяку — когда?

— Как я уже сказал, я немного опоздал. Взглянул на часы. Было шесть минут девятого.

— И дверь была заперта на засов?